Возвращение Дон Кихота
Шрифт:
Однако приходит час, когда и отшельник видит с горы флаги в долине. Приходит час, когда рассеяннейший из ученых видит из мансарды иллюминацию. Лорд Сивуд понял, что в его доме произошел переворот. Произойди переворот в Гватемале, он узнал бы о нем первым от гватемальского посла. Произойди он в Северном Тибете, он связался бы с Бигглом, ибо только тот действительно там побывал. Но когда переворот бушевал в его собственном саду, он не очень верил слухам, опасаясь, что они окажутся преувеличенными.
Недели через две он сидел в беседке и разговаривал с премьер-министром. Во всем саду он видел только премьера.
– Беда в том, – говорил лорд Иден, – что на их стороне появились убежденные люди. Это, в сущности, нечестно. Мы знали рабочих политиков. Они были точно такие же, как все. Их невозможно было оскорбить, их легко было подкупить, мы льстили им, хвалили их речи, находили им выгодное местечко – и все. А теперь пошли какие-то другие. Конечно, профсоюзы – те же самые. Они понятия не имеют, за что голосуют…
– Само собой, – величественно и грациозно кивнул лорд Сивуд. – Полные невежды…
– …как и мы, и вообще весь парламент, – продолжал лорд Иден. – Ни одно собрание не знает, чего хочет. Так вот, они называли себя социалистами или еще как-нибудь, а мы называли себя империалистами или как-нибудь еще, и все шло тихо. А теперь явился Брейнтри, он говорит всю их чушь по-новому, и нашей чушью его не проймешь. Обычно мы играли на Империи, но что-то разладилось. Повсюду люди из колоний, все их видят, сами знаете… Они ничуть не хотят за нас умирать, и с ними никто не хочет жить. В общем, эта романтика пошла прахом, и как раз тогда, когда у рабочих замаячило что-то романтическое.
– В этом Брейнтри есть романтика? – спросил лорд Сивуд, не подозревавший, что принимал его в своем доме.
– Есть ли, нет ли, они ее видят, – отвечал премьер-министр. – Собственно, не столько сами шахтеры, сколько другие союзы обрабатывающей промышленности. Потому я с вами и советуюсь. Оба мы интересуемся дегтем не меньше, чем углем, и я был бы счастлив услышать ваше мнение. Делу вредит масса мелких союзов. Вы знаете о них больше всех – кроме Брейнтри, пожалуй. Его не спросишь. А жаль…
– Действительно, – сказал лорд Сивуд, склоняя голову, – я получаю некоторый доход от здешних предприятий. Большинству из нас, как вам известно, пришлось заняться и делами. Предки наши ужаснулись бы, но это все же лучше, чем потерять земли. Должен признаться, что мои интересы больше связаны с побочными продуктами, чем, так сказать, с сырьем. Тем печальнее, что мистер Брейнтри избрал полем сражения эту область.
– Именно, полем сражения, – мрачно отвечал премьер. – Убивать они не убивают, но все прочее при них. То-то и плохо. Если бы они и впрямь восстали, их было бы легко усмирить. Но что сделаешь с бунтовщиком, если он не бунтует? Сам Макиавелли [44] не ответил бы на такой вопрос.
44
Макиавелли
Лорд Сивуд сложил длинные пальцы и откашлялся.
– Я не считаю себя Макиавелли, – с подчеркнутой скромностью сказал он, – но осмелюсь предположить, что вы спрашиваете у меня совета. Конечно, такие обстоятельства требуют немалых знаний, но я немного занимался этой проблемой, особенно – параллельными явлениями в Австралии и на Аляске. Начнем с того, что обработка отходов угольной промышленности…
– Господи! – воскликнул лорд Иден и пригнулся, словно в него кинули камень. Восклицание его было оправдано, хотя хозяин дома заметил причину позже, чем следствие.
Длинная оперенная стрела вонзилась в дерево беседки и трепетала над головой премьера. Сам премьер заметил ее раньше, когда она влетела из сада и пронеслась над ним, жужжа, как большое насекомое. Оба аристократа вскочили и с минуту глядели на нее. Потом более практичный политик увидел, что к ней привязана записка.
Глава 13.
СТРЕЛА И ВИКТОРИАНЕЦ
Стрела, влетевшая с пением в беседку, открыла владельцу поместья, что мир изменился. Он не мог бы определить, почему и как изменился мир, да и мы почти не можем это описать. Собственно, началось с сугубо личного безумия одного мужчины; но, как нередко бывает, развитием своим все было обязано сугубо личному здравомыслию одной женщины.
Библиотекарь наотрез отказался сменить костюм.
– Да не могу я! – кричал он в отчаянии. – Не могу, и все. Я почувствовал бы себя так глупо, словно я…
– Словно вы?.. – повторила Розамунда, глядя на него круглыми глазами.
– Словно я на маскараде, – закончил он.
Розамунда рассердилась меньше, чем можно было ожидать.
– Вы хотите сказать, – медленно, как бы в раздумье, произнесла она, – что в этом костюме вы чувствуете себя естественней?
– Конечно!.. – возрадовался он. – Гораздо естественней! Сколько в нем естественных вещей, которых я и не знал! Естественно держать голову прямо, а я вечно сутулился. Я ведь держал руки в карманах, тут поневоле пригнешься. Сейчас я закладываю руки за пояс и чувствую, что вырос. И потом, посмотрите на это копье.
Херн еще не расстался с копьем, которое Ричард, лесной обитатель, носил всегда с собою; и сейчас он воткнул его в поросшую травой землю.
– Возьмите его, – воскликнул он, – и вы поймете, почему люди носили длинные палки – копье, пику, посох паломника и пастуха. Их можно держать, вытянув руку и закинув голову, словно на ней вырос гребень. На современную трость опираются, как на костыль. Нынешнему миру пристали костыли, ибо он – калека!
Вдруг он замолчал и посмотрел на нее во внезапном смущении.
– Но вы… я сейчас подумал, что вам пристало носить не копье, а скипетр… Простите меня… если вам все это не нравится…
– Я не знаю, – медленно и растерянно сказала она, утратив обычную решительность. – Я не совсем уверена, что мне это не нравится.
Ему сразу стало легче, но это не так уж легко объяснить. Дело в том, что при всем львином величии, при всей отрешенности и гордом спокойствии его нового обличья, в нем не было ни малейшего вызова или, попросту говоря, наглости. Он просто робел, просто терялся при виде прежнего своего костюма. Словом, он так же не мог надеть его, как прежде не мог сменить.