Возвращение из Индии
Шрифт:
— Она сможет, не сомневайтесь, — ответил Лазар без промедления. — Если уж она добилась, чтобы поехать с нами в Индию, как вы можете подумать, что она упустит случай побывать в Англии? Вы уже своими глазами видели, что она не в состоянии оставаться одна.
Разумеется. Разумеется, я видел это. И мысль о возможной встрече в Англии поддерживала меня, когда я предупредил доктора Накаша, что я отказываюсь от такой выгодной работы в герцлийской клинике в качестве его помощника. К его чести, он не стал меня отговаривать.
— Постарайся приобрести там еще большой опыт в качестве анестезиолога в дополнение к работе терапевта, — посоветовал он. — В медицине все взаимосвязано. Это может и в самом деле оказаться старой больницей с устаревшим оборудованием, но ты всегда можешь там встретить кого-то, у кого есть чему поучиться.
Мои родители, само собой, были в восторге от нашего приближающегося путешествия в Англию, несмотря на предстоящее расставание; но когда я, в отсутствие Микаэлы, сказал им о предстоящем через шесть месяцев событии, постаравшись, не без труда, убедить их, что сам узнал о беременности Микаэлы только после свадьбы, поскольку она не хотела, чтобы этот факт был решающим при моем свободном выборе наших дальнейших отношений, они были просто поражены, как если бы они только сейчас открыли для себя эту неукротимую сторону ее натуры в добавление к этическим и независимым аспектам в ее характере. Но открывшаяся перед ними перспектива в ближайшее время стать бабушкой и дедушкой возобладала и перевесила все остальное. Немедленно они приняли решение отменить их собственное посещение Англии. Взамен планировавшегося приезда в ближайшие три месяца, осенью, они прилетят в середине зимы, прямо к появлению ребенка на свет, и останутся на более долгий срок, чем собирались. Мысль о том, что их внучка родится там же, где когда-то родились они сами, приводила их в восторг.
— Это выглядит так, как если бы мы вернулись в Англию, — сказал отец, покраснев от удовольствия и удивляясь курьезам природы. Я подхватил его мысль.
— Мы назовем ее Шива. „Возвращение“. Это точно то имя, которое Микаэла хочет дать девочке, но не по названной тобою причине, а потому, что оно звучит по-индийски.
Микаэла, раскрасневшаяся от долгой прогулки, которую она предприняла, чтобы дать мне возможность побыть наедине с родителями, вошла, бросив на нас долгий, гордый, торжествующий взгляд. Мой отец был не в силах удержаться, чтобы не обнять и не расцеловать ее, позабыв о своей врожденной застенчивости и помня лишь о том, что у нее внутри находится часть его собственной плоти и крови. Мать тоже подошла, чтобы обнять ее, хотя я и знал, что втайне она огорчена хитростью Микаэлы. Скорость моего превращения из принципиального холостяка в отца семейства выглядела в ее глазах безответственностью слишком явственной, чтобы ее оправдывать. Но тем не менее от этих новостей все в ней кипело, наполняя ее радостью. Я сказал Микаэле, что сообщил родителям о том странном имени, которое она и придумала для нашего ребенка, и увидел, что она моими словами просто оскорблена, ее протест был полон возмущения.
— Это совершенно не странное имя. Так мы решили ее назвать с самого начала. Разве ты забыл? Шива.
И она стала объяснять моим родителям мифологическое значение бога Шивы: он был разрушитель, и как таковой дополняет бога Брахму, „созидателя“, и Вишну, „хранителя“. Мои родители рассмеялись.
— Не надо спорить об этом сейчас. Ведь это же глупо. Вы еще тысячу раз измените все, — сказали они, но я уже чувствовал, что именно таким и останется имя моей дочери, и все, что я могу сделать, это чтобы оно писалось через „бет“, а не через „вав“, как пишется имя индийского божества, которое я впервые услышал от босоногого лодочника, везшего меня среди причалов и пристаней Варанаси.
Между тем нам следовало скрыть факт беременности Микаэлы от Лазара, чтобы он не уменьшил своего давления на английского коллегу, обещавшего найти для Микаэлы работу на неполный рабочий день — не потому что он боялся, как бы Микаэла не заскучала в Лондоне (потому что она всегда находила, чем себя занять), а для того, чтобы уладить вопрос с моей зарплатой, которая, как стало известно, была весьма и весьма умеренной, поскольку основывалась на моей зарплате в Израиле, исчислявшейся в шекелях в том количестве, что я получал бы, останься я работать у нас в больнице.
Но было уже поздно что-либо менять и даже просто ворчать. Оба мы с Микаэлой были молоды, здоровы, и запросы у нас были самыми скромными. Кроме того, мои родители, проконсультировавшись по телефону с английскими родственниками, решили тронуть фамильные сберегательные счета и дать нам какое-то количество наличных, чтобы помочь продержаться до моей первой получки. На деньги, вырученные за проданный мотоцикл, мы взяли билеты на самолет и прикупили немного зимних вещей, а оставшиеся деньги поместили в банк на депозит, чтобы было из чего покрывать оплату выданных мною отсроченных чеков, гарантировавших оплату съемной квартиры согласно подписанному договору.
В самолете Микаэла преобразилась; похоже было, что, покидая Израиль, она не только взмывала в воздух, откинувшись в кресле, но и дух ее воспарял над расстилавшейся внизу землей, хотя и летели мы не на Восток, а на Запад. Но для нее разница была несущественна; она была убеждена, что и духовно, и интеллектуально Индия была ближе Англии, чем Израиль. Я, сидя рядом с ней, был не в духе, поскольку очень нервничал, одолеваемый тревожными мыслями о будущем. Как только меня захватила необъяснимая и сумасшедшая влюбленность в Дори, я оказался втянутым в водоворот, и жизнь меня понесла неведомо куда, сбивая с толку противоречивыми и взаимоисключающими сигналами, которые я получал в различных формах от объекта моих вожделений. В настоящее время судьба увела меня от нее на достаточно большое расстояние, и кроме нечеткого обещания Лазара о том, что они, возможно, посетят Англию, в моем активе ничего не было. А ведь все, что мною делалось — делалось для нее: и скоропалительная женитьба, и аренда квартиры и все большая зависимость от Лазара и его проектов. И я снова задумался обо всех людях — особенно о родителях, оказавшихся вовлеченными в мои дела, но не представлявших себе ни истинных их масштабов, ни мотивов. Наиболее честным выходом было бы признаться во всем и облегчить мою совесть, но… Я глядел на Микаэлу, огромные глаза которой отражали сияние синего неба, прорывавшееся сквозь тучи. Если бы я внезапно признался ей, что страстно люблю жену Лазара, — что бы она сказала мне? Позволил бы всеобъемлющий дух ее индуизма или буддизма спокойно принять мои слова, не испытав при этом боли от подобной страсти, и включить ее как составляющую часть нашего брака?
Потому что именно так сама Микаэла воспринимала институт брака — для нее это выглядело как „общий поток“, в котором было все. И в рамках подобного толерантного восприятия, пусть даже включающего внезапное признание, возможность которого промелькнула у меня в мыслях, оно имело право на существование — поток, вмещающий все, нес и подобную возможность, подобно тому, как мощный поток несет лишенные листьев и ветвей стволы упавших деревьев. Но это была теория. А на практике я решил держать в себе мои секреты. Тем более что в эту минуту мне не в чем было сознаться, поскольку за время этого сумасшедшего месяца, прошедшего с момента нашей свадьбы, у меня не было никаких контактов с Дори, кроме одного-единственного телефонного звонка, в котором я спросил ее, могу ли я на время моего пребывания в Англии пересдать ее квартиру моему другу Амнону. Насчет предстоявшего появления ребенка я не обмолвился ни словом. И не только потому, что боялся отказа с ее стороны продлить договор по аренде, который поначалу предполагал наличие одинокого квартиросъемщика, а не увеличивающегося семейства, но и потому, главным образом, что я не хотел привлекать внимание Дори к моей сексуальной жизни с Микаэлой, что вполне могло послужить ей предлогом для разрыва наших с ней отношений, как если бы наше бракосочетание являлось пустой формальностью. На самом же деле, хотя я мог слышать, как люди входят и выходят из ее офиса, настроена она была очень дружелюбно, и ее жизнерадостный, нежный голос наполнил меня таким вожделением, что когда я повесил трубку, то почувствовал вытекавшие из моего пениса капли жидкости, как если бы он заплакал. Она тоже, подобно родственникам моего отца, восприняла нашу свадьбу как исключительно радостное событие. Даже некоторая прямолинейность юного рабби, чью красоту она все же заметила, не раздражала ее и не показалась ей неуместной.
— Иной раз вовсе не плохо относиться к миру с подобной серьезностью, — сказала она, и смех ее наполнил телефонную трубку. Затем она похвалила меня за то, что я принял предложение, сделанное мне ее мужем, признав, что имела к нему некоторое отношение. Это ее профессиональная память юриста напомнила ей о существовании моего британского паспорта в минуту, когда Лазар рассказал ей о сложностях, с которыми столкнулась их программа по обмену специалистами с Лондоном.
— Может быть, таким образом ты хочешь отделаться от меня? — спросил я с беспокойством, но без гнева. Она снова рассмеялась.
— Может быть, я и хотела бы. Только разве это возможно? Я вижу, что ты вселяешь в свою квартиру друзей, чтобы быть уверенным, что она никуда не денется, когда вы вернетесь.
Она была права. Мысль о возвращении в Израиль уже овладела мною с первых же часов нашего пребывания в Лондоне, где мы оказались серым дождливым утром. Сознание того, что отныне, из-за того, что нас будут окружать только незнакомые лица и я вынужденно окажусь еще более тесно связан с Микаэлой, добавляло ко всему прочему достаточно печальную ноту.