Возвращение из Индии
Шрифт:
Всего лишь в нескольких улицах от нас, она ухитрилась найти примыкавшую к небольшому особнячку, окруженному садом, однокомнатную квартиру, чьи владельцы на долгое время отбыли в Италию, и встретить моих родителей с большой теплотой и радушием в день прилета. Хотя она была уже в середине девятого месяца своей беременности, это она настояла, чтобы мы встретили их в аэропорту, а оттуда привезли прямо к нам, где их уже ожидал любовно приготовленный ужин из разнообразных колбас, сосисок и сыров, которые, как она уже знала, мой отец очень любил. Мать мою она тоже удивила блюдом, которое та любила в детстве — малиной в креме; узнала она это, оказывается, от моей разговорчивой тетки из Глазго. Накануне их прибытия Микаэла приготовила им кровати, застелив их чистыми полотняными простынями, а кроме того, положила лишнюю подушку на кровать моей матери, стоявшую рядом с отцовской, так, чтобы ее голове было высоко — точно как у нее дома в Иерусалиме. И в завершение всего она побеспокоилась, чтобы Стефани, горничная, с которой Микаэла уже успела подружиться, не забыла наполнить горячей водой две грелки, поскольку английское представление об отоплении комнат явно расходились с тем, к чему привыкли мои родители, особенно с учетом того, что в последнюю неделю на страну опустились сильные морозы, а январь еще только начался.
Эта Стефани, зрелая женщина из Южной Америки, которую Микаэла встретила в церковном хоре и прониклась — взаимно — самыми дружескими чувствами, оказалась источником некоторых ее новых идей, включая идею о желательности родов в домашней обстановке с помощью одной лишь акушерки — по-видимому, это было модным среди молодых женщин Северного Лондона, которые, кроме того, что полагались на крепкое свое здоровье, были озабочены еще и тем, как наиболее естественным путем дать жизнь здоровым будущим поколениям. Я знал, что и Микаэла думает о чем-то подобном и что она хотела произвести подобный опыт над самой собой, — родить естественным природным путем,полагая, что если половина человечества производит потомство подобным образом, не поднимая вокруг этого особого шума, то нет никаких оснований и мне волноваться по этому поводу. Ее беременность протекала совершенно нормально, а сама она была крепкой и здоровой молодой женщиной. Она также посещала специальные курсы для рожениц и знала, что ее ожидает, а в случае чего-то непредвиденного наша больница находилась прямо за углом, и уж в самую последнюю очередь, не без насмешки напоминала мне Микаэла, ее муж — врач. И она была права, хотя среди многочисленных операций, которые мне довелось проводить в нашей маленькой операционной, не было ни одной, связанной с родами, особенно с такими, как эти — ведь ребенка, который должен был вот-вот появиться на свет, я, оставшись наедине с собой, уже звал по имени: Шива. Микаэла была довольна, это имя казалось ей единственно возможным, ибо в нем ей слышалось нечто божественное. „Ты только вслушайся, Бенци, — не уставала она повторять, — „Шивити Элохим ла-негди“ — „Я никогда не забываю о Боге““.
— Но ты при этом подразумеваешь совсем иного Бога, — немедленно парировал я.
— Но почему же другого? — не соглашалась она. — Однако ничего… ты скоро поймешь, что это всегда тот же самый Бог, Бенци. Когда она научится читать и писать, она сама сможет решить, как будет звучать и выглядеть на бумаге ее имя. В любом случае, по-английски это выглядит одинаково, и это очень важно.
И на этом закончились наши пререкания. Эхом же этих разговоров явился ее отказ вернуться домой после истечения годового пребывания в Англии.
Донеслось это эхо и до слуха моих родителей на пути из аэропорта, о чем они не преминули мне сообщить вместе с поддержкой желания Микаэлы рожать дома. Правда, поначалу они очень тактично и мягко пытались отговорить ее, памятуя о своих успехах при переговорах с нею, касавшихся организации свадьбы. Но здесь я предпочел занять нейтральную позицию. Я чувствовал себя в этом вопросе обязанным быть на стороне Микаэлы. В конце концов, я врач или нет?
И с этим нельзя было не считаться, полагал я. По счастью, племянница моего отца и ее бледный и тощий очкарик-муж, тот самый, с какой-то таинственной внешностью, позвонили родителям в день их прибытия и пригласили поужинать, перед тем как пойти в театр, желая, очевидно, в какой-то степени отвлечь их от неминуемо тревожных дум о предстоящих родах, о которых, по моему настоянию, им надлежало узнать после того, как все закончится. Это было совсем не просто, поскольку они жили поблизости, и, несмотря на их обещание не беспокоить нас без особой надобности, звонили ежедневно по нескольку раз в день.
Когда Микаэла, которая переходила уже все сроки, позвонила мне в шесть часов вечера и сообщила, что у нее стали отходить воды, я велел ей ничего не говорить родителям и поспешил из больницы домой. Там меня встретила Стефани, которой нравилось принимать участие в подобных родах и которая в значительной степени несла ответственность за решение Микаэлы: ее присутствие должно было поддержать роженицу и придать ей мужества в ближайшие часы. Микаэла уже лежала, бледная и улыбающаяся, на матрасе, с той стороны двуспальной кровати, где обычно лежал я, поскольку собственный ее матрас был насквозь мокрым после выхода околоплодной жидкости и теперь сушился возле батареи отопления в соседней комнате. Я удивился тому, что околоплодная жидкость имеет запах. Первые схватки еще не подошли, и в ожидании их я успел сварить кофе и сделать сэндвичи для Стефани и для себя, но Микаэле я запретил есть, чтобы позднее ее не рвало. Даже сейчас Микаэла пыталась меня убедить, что „акушерка принесет все необходимое“. Тем не менее я приготовил все сам — полидин, к примеру, как кровоостанавливающее, три ампулы усиливающего схватки питосина, несколько порций марсоина, успокаивающе действующего на блуждающий нерв, который мог блокировать применение лекарств, которые я тайком „одолжил“ в нашем медицинском кабинете больничной „родилки“ в надежде, что нужды в их применении не возникнет. Твердо зная, что в подобных случаях всегда что-нибудь может пойти не так, и я должен быть к этому готов, я, не спрашивая разрешения, принес из больницы несколько простых, но необходимых инструментов в своем чемоданчике: щипцы, скальпели, длинные изогнутые ножницы и иглы, и, едва переступив порог, тут же отправил их в кастрюлю с кипящей водой, игравшей роль стерилизатора. Как странно все же, думал я, что я должен сидеть здесь, в нашей крошечной кухоньке, томясь страхом возле кастрюли с булькающей водой, когда в какой-то сотне метров отсюда находится больница с самым современным операционным оборудованием, к которому я имел свободный доступ. И если я на самом деле любил Микаэлу, должен ли я был уступать ей так быстро?
Акушерки все еще не было, несмотря на то, что уже давно она сказала по телефону, что выезжает. Микаэла не высказывала никаких признаков беспокойства, она хорошо подготовилась и была уверена, что все пройдет гладко. Стефани и я наблюдали, как она встретила первые схватки, применив специальные дыхательные упражнения, которым ее научили на курсах, не издав при этом ни звука. Время от времени звонили родители, пытаясь по тону моего голоса угадать положение дел. Я взял с них слово, что они не придут, пока я их не позову, и они поклялись, что не появятся без разрешения, — но получасом позже, взглянув в окно, я увидел их. Они топтались неподалеку, словно хотели, несмотря на холод, быть поближе к полю сражения. На них были теплые пальто, и время от времени они поднимали глаза, всматриваясь в наши освещенные окна. Затем они исчезли, скрывшись в ближайшем саду, из которого, как оказалось, они и позвонили, чтобы сказать нам, что они рядом, и могут, если это нужно, появиться у нас буквально через минуту.
Акушерка, судя по всему, намертво застряла в вечерней пробке, не проявляя никаких признаков жизни, и я всерьез задумался, что мне делать, если, не дай бог, она не появится вовсе, при том, что я не видел, каким образом можно было бы переправить Микаэлу в больницу против ее воли. Интенсивность схваток нарастала постепенно, но никаких признаков того, что матка открывалась, я не видел. Микаэла была тиха и до сих пор не издала ни звука, что меня, знавшего, как любит она кричать и стонать во время любви, весьма удивило, ибо это означало истинное мужество, боль, которую она испытывала была столь свирепой, что лицо ее приобрело меловой оттенок. В какой-то момент меня охватила злость на самого себя за то, что я так бездумно доверился незнакомой мне акушерке. Но прежде, чем предпринять более решительные шаги — добраться, например, до больницы и организовать профессиональную помощь, — я решил призвать сюда, в квартиру, родителей. Не только для того, чтобы с Микаэлой остался кто-то, более надежный, чем Стефани, пусть даже та выглядела спокойно и собранно, но и для того, чтобы их присутствие поддержало ее практическим советом, который могла дать ей моя мать, которая, что ни говори, произвела на свет одного человека — пусть даже это было тридцать лет тому назад.
И я помчался в паб, чтобы позвать их. Сначала я не мог разглядеть их в общей сутолоке, потому что, вместо того чтобы тихо сидеть в углу, как я ожидал, они, с видом завсегдатаев, стояли посередине бара с пивными кружками в руках и вели оживленную беседу с кучкой англичан. Когда они увидели меня, протискивающегося к ним, возбужденного и взъерошенного, мой отец, тоже возбужденный столь приятным времяпровождением, поначалу решил, что все уже позади, и я прибыл для того лишь, чтобы сообщить им эту новость. А потому он начал знакомить меня со своими собеседниками, и по их дружеским кивкам я понял, что тоже являлся предметом собеседования. Когда мы вышли из паба, отец стал укорять меня (он начал делать это с первых же минут пребывания в Англии) за мой скудный английский, указывая на ошибки, которые я допускаю в разговоре, и предложив специально позаниматься с ним, — по его настрою я понял, что он готов немедленно приступить к делу. Но моя мать, выглядевшая очень взволнованной, перебила его с непривычной резкостью.
— Мы, кажется, прилетели сюда из Израиля не для того, чтобы улучшать английский язык Бенци, тебе не кажется? Может быть, нам стоит дождаться рождения Шиви?
Было что-то очень приятное и обнадеживающее в том, как она впервые произнесла имя малыша, который еще даже не родился, — более того, похоже не очень-то спешил с этим, если судить по ощущениям Микаэлы. Мой отец, разумеется, не был допущен в спальню и только осторожно поглядывал в дверную щель, но мать сидела у постели, оживленно разговаривая с Микаэлой и Стефани, которая казалась безмерно огорченной произошедшим с акушеркой. С момента ее звонка минуло уже более трех часов — но никаких признаков ее существования до сих пор не было; что они обе — моя мать и Микаэла — думали о ней, не трудно догадаться.
И тут, я понял, что все хлопоты по появлению этого ребенка на свет ложатся на меня; принимая во внимание тот факт, что больница находилась от квартиры в какой-нибудь сотне метров, ситуацию иначе как скандальной назвать было нельзя. Микаэла видела, в какой я злобе, и умиротворяющее пыталась мне улыбнуться. Ее лицо побледнело еще больше, под глазами уже появились темные круги, и я знал, что в эту минуту она испытывает сильные боли, но не хочет жаловаться, особенно после посещения курсов Ламаза, которые она так добросовестно и с таким энтузиазмом посещала под наблюдением и руководством той самой акушерки, которая исчезла так внезапно, что ее местонахождение было загадкой даже для тех людей, бравших телефонную трубку в ее доме и которые должны бы были это знать. Я принес инструменты и таблетки, приготовленные заранее, в спальню, положил в ноги Микаэле две подушки, чтобы приподнять их, и, не колеблясь, вколол ей порцию питосина, призванного ускорить схватки. Я еще никогда не применял ранее подобной инъекции, но после того, как ознакомился с его формулой в инструкции по применению этого препарата, отбросил все колебания прочь. Моя мать с уважением смотрела за моими действиями и ободряюще кивала мне, всем своим видом выражая уверенность в том, что у меня легкая рука. И хотя она до конца так и не прониклась сочувствием к идее рождения на дому, она всем своим существом излучала оптимизм в минуту, когда все разногласия должны были отойти на задний план, чтобы поддержать Микаэлу до момента следующих схваток. Она пыталась вспомнить детали собственных ее переживаний при родах, к которым Микаэла прислушивалась с видимым вниманием. После инъекции схватки участились, но никаких признаков раскрытия матки все еще не было. Твердая головка ребенка, которую я нащупал при пальпации, стараясь понять, каково положение всего тела, показала мне, что все должно пройти нормально, и ребенок, словно он тоже прослушал курсы, знает, как и куда он должен устремиться, как только матка начнет раскрываться.