Возвращение к себе (сборник)
Шрифт:
– Наливай, Павлюк! – радостно кричал Митрофан, нарезая ржаной каравай ломтями величиною с лапоть.
Выпили за новое жилище. Мужики принялись черпать из ведра суп Полины. Афанасу, которому впервые довелось отведать «огненной воды», стало жарко.
– При таком питье да при таких харчах, – раскрасневшись, кричал он, – и жить охота, братки!
Павел обнаружил на опушке дикий смородиновый куст и сломал несколько веточек. Когда же он бросил их в кипящую воду, показалось, что крутой ягодный запах пошел по всей деревне. Отхлебнув из кружки, Змитрок мечтательно заметил:
– Летом
– Да оно и не за горами! – засмеялся Павел.
Пока женщины убирали и мыли посуду, мужики засмолили по цигарке. От огня струилось тепло. Яркие искры роями поднимались в темное небо, когда Афанас ворошил костер, чтобы в нем не оставалось непрогоревших головешек. Из таежной чащи веяло терпким, сырым ароматом весенних первоцветов.
– Павлюк, что дальше робить будем? – спрашивал Змитрок, глубоко затягиваясь самосадом. Он добровольно отдавал инициативу своему брату, зная, что тот более решителен, смел и настойчив.
– Теперь пахать треба, скоро черемуха зацветает – пора сеять. Медлить не след: лето тут жаркое, но короткое.
– С утра начнем! Как думаешь, братка, успем? – Змитрок запустил пальцы в кудри Афанаса. – В деревне никто еще к севу не приступил.
Утром Змитрок запряг лошадь, вывел ее к меже и встал за плуг. Афанас взялся за уздцы, и они медленно двинулись вперед по целине, ровно прокладывая первую борозду. Женщины с детьми на руках и братья шли следом: такой торжественный момент нельзя пропускать – начальная борозда, она как праздник. Черная, блестевшая на солнце земля, вывернутая лемехом, казалось, с нетерпением ждала семени. После нескольких концов Павел с Митрофаном сменили пахарей, аккуратно прокладывая борозду к борозде. Лошадь тяжело дышала, вздрагивала и как бы косилась: целину поднимать – не пашенку пахать.
– Да-а, – озабоченно сказал Павел, утирая пот со лба, – дать бы ей овса мешочка два…
– И мучки не помешало бы, – согласился Змитрок. Кобылка и впрямь устала после первых же часов работы, сказывала весенняя бескормица. Тогда братья впрягли жеребца, но вскоре и он выбился из сил. Так, меняя лошадей, им удалось вспахать изрядный клин. Устали и люди, и скотина, но если после ночного отдыха мужики восстановили свои силы, то на лошадей было больно смотреть: выглядели измочаленными и квелыми, грустно смотрели на хозяев и пытались щипать едва пробившуюся весеннюю травку.
– Да, хлопцы, – Павел, поглядывал на изнуренных лошадей, – нынче вы не работники, пахать не будем.
Он только сводил жеребца наскоро сбороновать вспаханную накануне землю, а потом, стреножив коней, отпустил их пастись. Занялись огородами, устроили гряды под морковь, редьку, свеклу. Павел насыпал в большую рогожную суму семенной ржи и повесил на плечо, пошел по пахоте, разбрасывая пригоршнями зерно.
На другой день сделали еще одну попытку пахать, но к вечеру еще более замучили лошадей. Пришлось снова браться за раскорчевку, жгли выдернутые из земли пни. Затем засадили небольшое картофельное поле, семенные клубни кончились. За ними нужно было ехать в Чебулы, да и с кормом для лошадей надо было что-то придумать.
Смазав
К обеду прибыли в Чебулу. Базаришко тут был небольшой, но все необходимое было. Купили картошки, муки, соли.
– Дивись, Павлюк, телочку продают! – громко крикнул Афанас, дернув брата за рукав. Тот внимательно посмотрел на полнотелую, как вареник, хохлушку:
– Сколь просишь, красотуля?
– Просила шестьдесят, да ладно, сговоримся с таким кавалером – за пятьдесят уступлю.
– Тогда возьмем! – Павел отсчитал деньги. Телушку привязали к телеге и пока Афанас сторожил ее, Павел успел прикупить петуха с большим ярким гребешком и красно-синим переливчатым оперением и двух курочек. Птицам связали ноги, и они лежали на возу, испуганно косясь на новых хозяев.
Павлюк еще прошелся по рядам, и вскоре у подводы Кириенко визжали в мешке два поросенка. Остановившись возле молодухи-сибирячки, Павел спросил:
– А ты чем торгуешь?
– Как – чем? Колбой! – улыбнувшись во весь рот, блеснувший крепкими зубами, она протянула ему увесистый пучок с зелеными стеблями. Видя его недоумение, спросила:
– А ты отколь будешь?
– С Алексеевки мы, переселенцы. Две недели как приехали. Вот картошку не досадили, пришлось к вам сюда ткнуться. Да что же это за диковина?
– А ты попробуй.
Павел вытянул стебелек, сунул в рот, старательно разжевал. На языке и деснах почувствовал привкус, напоминающий чеснок:
– Вкуснота!
– В вашей Алексеевке эту колбу косой косить можно, так что не покупайте, сами наберете.
– Понял, дорогуша, спасибочки за науку, жив буду – отблагодарю.
К полудню отправились в обратный путь. Было тепло, припекало солнце, им повезло и с погодой, и с землей. С верой и надеждой смотрел в будущее Павел Кириенко, сидя на возу и глядя в широко распахнутое небо.
Возле речки остановились, напоили животных, сами сняли рубахи, умылись. А потом тронулись дальше по знакомой, наезженной колее. Удивительное дело! где бы ни оказался человек, уже через несколько дней он воспринимает место, где обосновался, как свой дом и возвращение туда наполняет его душу радостью и спокойствием.
И вдруг Афанас увидел на макушке высоченной лиственницы большую птицу. Глухарь сидел на дереве, вытянув черную, поблескивающую в лучах солнца шею. Афанас толкнул брата, а тот передал вожжи Афанасу, вытащил берданку. Наблюдая за глухарем, ждал, когда телега подъедет на выстрел.
– Отсюда не достать – далеко, – шепнул Афанас, притормаживая ход жеребца.
– Да вижу. Т-с-с! Спугнешь.
Телега остановилась метрах в сорока от дерева, Павел соскочил и стал всматриваться между сучьями. С этой точки не было видно, улетела птица или все еще здесь. Павел наконец рассмотрел его среди ветвей, прицелился и выстрелил. Глухарь дернулся и, цепляясь крыльями за сучья, тяжело упал наземь.