Возвращение Каина (Сердцевина)
Шрифт:
— Иди к хозяину, — миролюбиво сказала ей конюшица. — Здесь никого нет. Видишь — пусто, только огонь горит. А людей нет.
Овчарка понюхала воздух, покружилась между соснами и, не издав ни звука, скрылась в лесу. С сумерками все стихло, и наступил тот краткий и благодатный миг, что бывает поздней осенью, когда нагретая солнцем земля и листва начинает отдавать тепло. Его бывает очень мало, но в холодеющем пространстве умирающей природы оно ощущается ярко и напоминает тепло от рук.
Застоявшиеся ноги жеребчика требовали
— Не ходи туда, — увещевала она. — Там люди. Вот когда уйдут — пойдем на скачки.
Они медленно брели в синеватом вечернем воздухе, но благодатный миг был безнадежно испорчен: запах сгоревшего пороха перебивал все другие. Он стелился над землей, неразрывно связавшись с воздухом и теплом, и теперь требовался хороший ветер, чтобы продуть и очистить от него лес. Вдруг жеребчик встал на дыбы, резко отскочил в сторону и, фыркая, взбил землю копытом. Под деревом, лицом вниз, лежал человек, едва различимый на палой листве. Пятнистые одежды скрывали его от глаз и как бы растворяли в пестроте осеннего леса, однако смерть все равно заметила его, ибо от нее не спасал даже самый изощренный камуфляж.
Конюшица склонилась и потрогала его руки, сжимающие автомат: металл и человеческая плоть были одинаково холодными и твердыми. Потом она принесла лопату и стала рыть землянку рядом с убитым.
— Ничего, и тебе вырою, — приговаривала она. — И ты зимой согреешься. Сверху тебя присыплет листьями, потом снегом… Ничего!
Жеребчик помогал ей закидывать яму землей. Он стал привыкать к мертвым, и хотя его будоражило ощущение смерти, однако он понимал, что эти холодные, неподвижные люди уже не представляют опасности и не могут принести вреда. Когда они схоронили человека, совсем стемнело, листва отдала накопленное за день тепло, и босые ноги чувствовали холод и сырость земли.
— Пойдем домой, — сказала конюшица. — Веди меня.
Жеребчик прекрасно видел в темноте и очень просто ориентировался в ночном лесу. Конюшица шла за ним, держась за мягкий, ухоженный хвост, а он ступал осторожно, чтобы не бить ветвями позади идущего. Но скоро жеребчик внезапно встал и насторожился, поводя ушами, — впереди был живой человек.
— Ну, ступай, ступай, — конюшица подергала хвост. — Чего ты испугался?
Жеребчик лишь тянул ноздрями воздух и вздрагивал кожей, будто сгоняя оводов. Конюшица пошла вперед, а он нехотя и напряженно потянулся следом, готовый в любое мгновение порскнуть в сторону.
— Кто здесь? — вдруг послышался голос из тьмы.
— Это я, — отозвалась конюшица.
— Стоять! — приказал невидимый человек. — Оружие на землю!
— У меня нет оружия, — сказала она, не останавливаясь. — Вот только лопата, землянки копать.
За толстой колодиной лежал человек в белой каске, закованный в тяжелые, как панцирь, одежды.
— Что ты делаешь ночью в лесу? — спросил он.
— Землю копаю.
— Кто еще с тобой? Кто за спиной прячется?
— Жеребчик!
Человек положил автомат, уронил голову.
— Я ранен… Иди на аэродром, сообщи обо мне.
— Там люди, — сказала конюшица. — А я боюсь их. И мой жеребчик боится.
— Я сотрудник отдела милиции особого назначения! — прикрикнул он и помолчал от слабости. — Ты обязана выполнять мои требования.
Конюшица с трудом опрокинула его на спину. Человек застонал: вся одежда пропиталась кровью, ноги не двигались.
— Теперь я в лесу живу, — сказала она. — На воле…
— Разведи огонь, — вдруг жалобно попросил он. — Я замерзаю.
— У меня нет спичек…
— Возьми в кармане зажигалку.
Она расстегнула застежку кармана на его коробчатой одежде и вместе с россыпью патронов выгребла зажигалку. Нарвала бересты, вислого мха с нижних ветвей деревьев и запалила костер. Пламя высветило молодое, изможденное болью лицо. Пока конюшица собирала в потемках дрова, человек отогрел над огнем руки; тело же его била крупная дрожь.
— Спаси меня, — он заплакал. — Я истекаю кровью… Замерзаю!
Конюшица с трудом освободила человека от тяжелого панциря.
— Так тепло одет и замерзаешь… А мне вот и босой тепло.
— Эта одежда не греет…
— Зачем же ее надевать, если не греет?
— Она защищает от пули… Это бронежилет.
— Что же не защитила? — Конюшица расстегнула тяжелый окровавленный бушлат, куртку и наконец добралась до раны. — Нечем и перевязать… Разве что мхом?
— Большая рана? — спросил он со страхом.
— Ма-аленькая, — она рвала мох и оттирала от крови вспухший живот. — Будто на сучочек наткнулся..
— Почему же ноги не слушаются? Почему встать не могу?
Конюшица положила его на бок, и кровь из живота потекла, как из бурдюка. Завернула на спине одежду — на позвоночнике возле поясницы налился огромный пухлый синяк.
— Я выживу, да? — спросил он с надеждой.
— Конечно, — заверила конюшица. — Не умрешь же ты от такой крохотной раны. Сейчас присыплю ее золой, приложу мох, и к утру заживет.
— Пить хочу…
Она стала выдавливать из мха капли воды ему на губы, он просил — еще! еще! — но много ли надавишь? Однако человек и этому был рад, слегка оживился:
— Тепло стало… Кто ты? Ты не из Белого дома?
— Нет, я из землянки.
Жеребчик чуть осмелел и вышел в свет костра. Он ревновал конюшицу, что она ухаживала за человеком — чистила ему кожу, гладила гриву и челку, и чувство это было сильнее, чем страх.
— Конь! — тихо изумился человек. — Какой красивый конь!.. А я в школе сочинял песни и пел под гитару. У меня была песня про коня.
— Спой, — попросила она. — Если можешь.
Он подумал, пошевелил губами и обескураженно сказал: