Возвращение Колдуна
Шрифт:
Но порой, просиживая в нью-йоркских библиотеках над томами по лечению различных психических болезней, нет-нет, а пускал Иван Селезень горькую слезу о своей загубленной писательской карьере. Корил себя за здравомыслие, а иными словами, – за малодушие.
В кого он все-таки пошел, чью природу унаследовал? Его мать любила литературу и историю, и театр, но при этом была прагматического склада. А вот отец – хоть и технарь, полжизни проработавший на заводе, все-таки по своей натуре был мечтателем. Узнав, что Иван в Нью-Йорке подался на психиатра, отец расстроился. Рассчитывал, что сын все-таки пробьется в литературе. Впрочем, сказал, что главное – быть мастером своего дела. Зато мать выбору
Помогать людям – что может быть лучше этого? Еще и получать за это сто тысяч долларов в год. Иметь свой дом в благоустроенном районе города. И дачу в горах. И новый «Лексус» со всякими наворотами.
Правда, вторым Фрейдом Иван тоже не стал. Ну и бис з ним!
Глава 2
О, Рим! Рим! Боже, за что Ты так любишь нас?! За что открываешь нам Небеса Свои, когда мы еще здесь, на грешной земле? Что же тогда там, в Твоих светлых чертогах?
Какие краски Ты разлил по этим широким улицам, мощеным темно-лиловым булыжником! А сосны – римские пины, воспетые художниками, поэтами, композиторами! С высокими ровными стволами и ярко-зелеными могучими куполами хвои, возносящимися от земли в блистающее небо Рима! О, римская пина! Один только случайный взгляд, скользнувший по твоей куполовидной кроне, заставляет сердце трепетать от предчувствия неведомой тайны, от какого-то великого обетования новой жизни!..
Тибр – древний, как история цивилизованного человечества, несет свои спокойные воды мимо дворцов и базилик, под мостами, под шум кипарисов и платанов. Свет многочисленных фонарей струится сквозь надвигающиеся сумерки, изливаясь на мелкие волны, словно пронизывая их до самого дна. Чуден Тибр при тихой погоде! Бредешь по мостовой, молча глядишь на фонари, прикованные к высоким каменным стенам набережной, и на случайную белую лодку. И думы – о прошлом, о будущем, о вере, о людях – так же спокойно, неспешно овладевают тобой и влекут за собой, в толщу и глубь времен…
А там – впереди, в почти опустевшем ночном городе, над крышами домов и уцелевшими мраморными колоннами, виднеется огромный золотой купол собора Святого Петра. Кажется, он тут, совсем близко, совсем рядом, осталось сделать лишь несколько десятков шагов, и ты – там. Но шумят над твоей головой старые кипарисы, и шумит древняя река, и где-то вдали пронзительно звенит гитара. И сгущаются сумерки. А купол великого собора горит по-прежнему ярко во тьме, но по-прежнему – далек!..
Медсестра Сандра не обманула: пицца в Риме действительно куда лучше нью-йоркской, и сравнивать нечего. Тоненькая, хорошо запеченная, но не сожженная, без черных пригорелостей снизу. Похрустывает на зубах. Хороши также итальянские свиные сосиски. Конечно, спагетти! Важно не переусердствовать с соусом. И хорошо бы их присыпать сверху мелко натертым пармезаном.
Римские публичные дома не представляют собой ничего особенного. К тому же там почти нет итальянок – большинство славянок из Чехии, России и Сербии. Все – очень жадные и хитрые, просят больших денег, но с таким видом, будто согласны почти бесплатно.
Кофе – изумительный, тоже не сравнить с нью-йоркским. Водка итальянская – обычная, «Grey Goose» мне нравится больше. Погода все дни стоит великолепная. В общем, дорогой друг, кусай свои локти, что не поехал со мной. Сегодня вечером вышлю тебе по электронке фотоснимки, где я возле Святого Петра, у Колизея и на кровати в обнимку с одной красоткой – ничего не подумай, это горничная в гостинице, где я остановился, убирает по утрам мой номер…
Такую речь, а еще точнее – аудио-письмо – несуществующему другу мысленно составлял Иван, прогуливаясь по улицам Рима. За десять дней он успел все, что планировал: взял несколько прогулочных обзорных туров по Риму, на два дня съездил с группой в Венецию. Завтра его ждал отъезд обратно, в Нью-Йорк, и он решил в последний день погулять по Риму, уже безо всякого определенного маршрута. В преддверии скорого расставания печаль закрадывалась в его сердце. Кто был в Италии, тот скажи «прости» другим пределам. Кто был на небе, тот не захочет на землю…
Он вошел в один бар. Примостившись у окошка, заказал себе капуччино. Вдруг в окне… нет, не прелестная девушка и даже не сицилийский бандит с пистолетом, – нет!
Большая мемориальная доска висела на стене шестиэтажного дома напротив, между вторым и первым этажами. Барельефный профиль мужчины на этой доске показался Ивану знакомым: длинноватый нос, прямые волосы, покрывающие уши. Некая сутуловатость, худощавость опущенных плеч. Неужели?..
Расплатившись, Иван быстро покинул кафе, оставив почти полчашки недопитого капуччино. «Справа – бар «Sistina», дорога направо ведет к станции метро «Barberini». Так-так». Иван стоял, оглядываясь по сторонам, желая запомнить это место. Неожиданно чья-то тень выскользнула из приоткрытой наружной двери дома. Нет, почудилось.
«Так, еще раз. От станции метро «Barberini» я шел по какой-то узкой улице. Затем повернул налево. Да чья же это тень бегает вокруг? Кто это в черном плаще носится передо мной? Чьи это пряди взметаются?!» Иван зажмуривал глаза и открывал их снова.
– Николай Гоголь. Жил в этом доме в тысяча восемьсот тридцать восьмом тире сорок втором году, – затараторил кто-то на русском, читая надпись на мраморной доске.
Эта была русская женщина, по всей видимости, экскурсовод, привела сюда небольшую группу русских туристов.
– Всем известна любовь нашего русского писателя к Риму, – продолжала экскурсовод. – Здесь он писал первую часть «Мертвых душ». Здесь, в прекрасном далеке, он творил будущую славу всей русской литературы… А теперь, господа, давайте свернем с этой улицы и направимся к баням одного из римских императо… – и группа ушла.
А Иван все стоял, пребывая в странном, едва ли не полуобморочном состоянии. Наконец, очнувшись, он осторожно пощупал свой нос – длинноватый, с небольшой горбинкой. Так же, осторожно, провел ладонью по своим еще не потерявшим густоты русым волосам. Передернул худыми плечами.
«Да, он! Я ведь знал, знал, что встречу его в Риме. Это судьба!» Его голова снова закружилась. Он сел на корточки и, чтобы не упасть, упер руку в булыжник:
– Страшная месть. Колдун. Ведьма… Дайте мне лестницу!.. Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней!..
Глава 3
– Что, мистер Селезень, полетали над Вечным городом? С возвращением, – поприветствовала его доктор Фролова, работавшая с Иваном в одном отделении больницы.
Доктор Фролова – из потомков русских эмигрантов, в третьем поколении. Ее предки бежали из России в Штаты после революции, во время красного террора. Она никогда не говорила коллегам, какого роду-племени, из какого сословия ее предки. Быть может, и не из дворян – от большевиков бежали ведь не одни только графы да бароны, но и челядь с ними, и мещане, и даже крестьяне. Но для себя Иван твердо решил, что Виктория Львовна – из потомственных дворян. Это косвенно подтверждали и ее аристократичная манера держаться, и ее кристально чистый, можно сказать, дистиллированный русский язык, какой ныне можно встретить только в русской классике.