Возвращение Лени
Шрифт:
Из-за спины Зюганичева, как вспухший призрак Суслова, показался отставной козы барабанщик стихотворец Пролежнев. (Это его литературный псевдоним, настоящая его фамилия - Экземпляров.)
– Дальше, - промычал он.
Они шли еще долго, пока совсем не стемнело. Обернувшись на вереницу соратников, Зюганичев увидел только горящие во тьме воротнички белых рубашек, словно глаза призраков. В кладбищенском мраке покошачьи проорал филин. Кто-то встрепенулся в ветвях, оббил об них перья и перепрыгнул на другое дерево.
– Может факелы зажечь?
– спросил Пролежнев.
Устроили
– Забивай, - буркнул Зюганичев рабочим, смахнув скупую слезу со щеки, помните, товарищ Ленин, я вас любил.
– Чего же боле?
– успокаивающе приобнял его Пролежнев.
– Што?!
– насупился Зюганичев, ему всегда слышалась в голосе Пролсжнева издевка. Даже то, что лицо Пролежнева выдавало в том давно умершего человека, тоже казалось издевкой. Ему вообще все его окружение казалось сбежавшим с шабаша мертвецов, да и в своем лице он находил мертвечинку, и это раздражало его.
– Ветчинки бы сейчас, - зевнул Пролежнев, - опускать, что ли?
Зюганичев еще раз подошел к гробу. Постучал в крышку. Никто не ответил.
– Молчание - знак согласия, - резюмировал он.
– Опускайте.
Гроб положили на веревки и медленно стали опускать в яму. Дна ее не было видно. Неожиданно гроб всей своей подошвой плюхнулся на поверхность воды, рабочие растерялись и выпустили из рук веревки. Провожающие сгрудились над могилой.
– Да наклони ты факел-то!
– раздраженно приказал Зюганичев какому-то пожилому человеку с орденскими планками на двух полочках пиджака.
– Фу, вонь какая! С завода что ли?
Гроб, действительно, плавал, как башмак в колодце. Случайно с факела полилась разгоряченная жидкость и небольшой огарочек полетел вниз. Тут же вода, а точнее бензин, который наполнял могилу, взорвался и столб огня вылетел из могилы на двадцать метров вверх. Вдруг земля заскрипела, зашевелилась и разошлась по швам. Заработали жернова вулкана, разбуженного взрывом, и сквозь трещины н земле, словно кровь, засочилась красная лава. Зюганичев, не помня себя, ринулся напрямик, через пустырь, куда глаза глядят. Земля под его ногами была похожа на корку кипящего болота, она ходила ходуном и скрипела, как пружинная кровать под телами грешников в комнате Карамзина, где была написана "История государства Российского...", в той самой комнате, из которой большевики в свое время устроили для своих палату санатория.
Он выбежал на Владимирку, ту самую, по которой гнали в Сибирь сначала тысячи людей, одурманенных коммунистическим пониманием свободы, а потом миллионы людей, живших при этой "свободе", тогда этот тракт уже назывался "шоссе Энтузиастов".
За его спиной раздавались крики людей и звуки прожорливой земли, ворочающей своими челюстями...
Как ни странно, в самой Москве еще было светло. "Уж не пришел ли в столицу феномен белых ночей?" - подумал Зюганичев, тормозя одинокий, позвякивающий, как стаканы на подносе, освещенный изнутри трамвай.
– До Красной площади, именем революции, - сказал Зюганичев и положил перед вагоновожатым стодолларовую бумажку.
Вагоновожатый выдал Зюганичеву тысячу проездных талонов на псе наземные виды городского транспорта, кроме автолайна, и Зюганичев обрадовался, что транспорт теперь в руках коммунистов.
К восьми часам погорелец добрался до Мавзолея. Там уже начинался кордебалет. Из-за голубых елок взвивались в небо разноцветные пушистые феерверки, Зюганичев был ранен в самое сердце. На трибуне Мавзолея лежали дюжины четыре стройных дамских ножек, стоял визг и гам. Пол тентом бегали официанты, демократы играли в "Биржу", а возле дверей Мавзолея прохаживался насупленный Президсльцин. Увидев Зюганичева, Президельцин довольно улыбнулся.
– Ну, что, колобок ты мой нсдопеченый, пока ты на революционном трамвае сюда громыхал, там, понимаешь, "Серп и молот" выгорел на три четверти. Вот тебе решение Верховного суда о взыскании убытков с компартии на сумму годового бюджета на двухтысячный год.
– Так это провокация?
– возмутился Зюганичев и отошел назад на два шага.
– Я буду жаловаться в ЮНЕСКО и ГРИНПИС...
– А вы поплачьте, товарищ, - крикнул ему из толпы, ожидающей объедков, некий Отрыжков, старый комбрат Зюганичева.
В тот момент, когда разъяренный Зюганичев ворвался в комнату, где ждал его команды близнец-брат партии, потому что Ленин и партия близнецы-братья, Каликин допивал уже пятую бутылку "Шампанского", закусывая одним только пивом и занюхивая ленинской кепкой.
Президельцин вошел в банкетный зал. Взгляд его упал на стол, где все эти годы лежал мертвый человек. Президельцин сел на свое место, все шумно сели следом, но кто-то подал знак, издавна означавший "тихо, Чапаев думать будет", и гул голосов затих, все устремили глаза в глубину себя. Президельцин вытянул перед собой руки и взгрустнул.
"Лежал себе и лежал старик, никого не трогал, - подумал он, - и что меня дернуло разрешить Лужникову здесь торговые бутики открыть. Всетаки память юности, ностальгия, понимаешь... Другие, так те в парках траву мяли, а мы, как в Москву, так к Ленину, сверять сердцебиение.
Да я здесь и покойника-то впервые в своей жизни толком увидел, интересно..."
Глава 6
ШУМЕН И ШАХРАЙ КО
Эта глава самая приятная, потому что в ней в ретроспективном изложении я сочинил себе даму, которую люблю по сей день. Встретил я ее в городе Варезе на севере Италии в провинции Ломбардия, где должен был состояться большой всемирный съезд шпионов-нелегалов, и куда я приехал из Парижа без документов, к тому же забыв отметить визу.