Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
– Сворачиваемся, Сень? – с надеждой осведомился Закрепа, бодро глянув на требовательного режиссера. – Офигенный материал, ей богу. Захочешь зиму – нет проблем. Пены у бутафоров до хера. Запалим на заснеженном макете панорамные пожары и задницу как ты хотел отснимем крупняком.
– Я хотел ее здесь, – нахохлился оклемавшийся после дымного чердака Касьян. И вспыхнул свойственным ему в моменты художественного напряжения необузданным влечением к иностранной лексике: – Едрена мазер! Бл–ли–ндаж по шею!.. Ху из ху? Я спрашиваю, кто здесь ху из? А? Растудыть всех этих задниц! В монастырь бы шли! В учительши… Так нет – все в секс–символы подались. Ебаут, натюрлихь, в леди! А для искусства собственную жопу жалеют… Жизнь
Все с осуждением посмотрели в хвост салона, где на последнем сидении скукожилась под каким–то тряпьем сорвавшая съемку героиня. Несчастная дрожала, но стаканчики с горячим кофе не доходили к ней.
– Понимаю, Касьян Никифорович, – подала она робкий голос, – у вас астма. А у меня – стыд… Мы же договаривались – только по пояс и без крупных планов.
– А вдохновение? Творческий порыв? Да ты знаешь, как наши мастера на площадке работали? По горло в ледяной воде на амбразуру лезли… Без дублеров! – Тарановский хлебнул из нового, заботливо поданного Таней стаканчика, обжегся, плюнул: – Бл–ли–ндаж!… Да кого это, вообще, колышет – "по пояс общим планом"?! А Ким Бессинджер, а Марлон Брандо! Федерико Феллини, если угодно…
– Вот я же не возражаю! В смысле Брандо, – осторожно подсел поближе к режиссеру с акцией миротворчества герой. Он периодически ощупывал левую ягодицу и одет был крайне странно – в помойный куртец средне–школьного размера, под которым полосатилась тельняшка, и серебристую норковую шапку. – Отснимусь, как скажешь, в соответствии с творческими планами и порывами твоего вдохновения. А кого условия не устраивают… – Он бросил взгляд на строптивую партнершу.
– Мы так поняли, что вы не намерены соответствовать требованиям режиссера? – прокурорским тоном осведомился у молчавшей виновницы конфликта Ливий.
– Раздетой сниматься отказываюсь, – твердо вымолвила та, прервав затянувшуюся паузу.
– Можете, милочка, считать себя свободной. Иск о компенсации материального и морального ущерба вам будет предъявлен в зале суда, торжественно изрек Тарановский, заметно переосмысливший образ героини фильма после вчерашнего инцидента.
Накануне натурных чердачных съемок персональная репетиция с главной исполнительницей затянулась. Касьян Никифорович затеял целую лекцию об эротическом элементе в искусстве, начиная с древнего Египта. Но исторической хронологией пренебрег. Неожиданно перейдя к ритуальному искусству любви у индусов–тантристов, он заторопился и вызвался подвезти Мару к метро. По дороге нервничал, дрожал коленом, нарушал правила движения и почему–то оказался в темном тупичке между заборами и новостройкой. Припарковавшись к безхозному кустарнику, задумался о любви к природе, о таинствах мастерства, непроизвольно схватил и сжал руку девушки, стал говорить горячо и непонятно. Мара неловко жалась к дверце, отцепляя от своего пальто мятущиеся руки астматика. Пробормотав что–то о младшей сестре, она ухитрилась выскочить из машины на грани насильственного поцелуя. И этим решила свою судьбу в искусстве.
Таким совершенно косвенным образом конфликт с неугодной исполнительницей вылился в заявление о разрыве сотрудничества, суде и материальной компенсации.
После чего удовлетворенный Барнаульский, уже отрицавший крысу, но опасавшийся, что поранивший его гвоздь был ржавым, отправился в поликлинику делать противостолбнячный укол. Режиссер и сценарист – на дачу последнего, осмысливать содержательную канву фильма и рассматривать кандидатуру новой героини.
Переодевшись в стеганую куртку на китайских перьях, виновница всех неприятностей побежала к метро. Симпатичный осветитель Виталик предложил подвезти девушку на собственном авто, но она решительно отказалась: "Мне далеко".
Больница, где работала Мара Илене, и впрямь находилась у самой кольцевой. На время съемок она взяла отпуск и плюс сколько надо обещала дать будущей кинозвезде за свой счет зам. зава отделением 1–й гнойной хирургии Валерия Юрьевна. С медсестрами здесь сложилась острая напряженка, дураков вкалывать за гроши в столь неприятном месте нашлось не много. После ухода Мары на все отделение осталась одна Шура – пенсионного возраста необъятная толстуха, тяжело переваливавшаяся на слоновьих ногах. Следом сонно ходили две вызывающе здоровые практикантки, все упорней думавшие о том, что подавать пиццу в какой–нибудь кооперативной харчевне куда веселее и прибыльнее, чем надрываться в здравоохранительном учреждении, убивающем юный оптимизм уже одним только неистребимым карболочным духом. А поэтому за техникой внутривенных уколов ученицы наблюдали слабо и общаться с пациентами–доходягами старались меньше – и без того жизнь не радует.
Ранний больничный ужин давно завершился, посетители покинули страдальцев, из старшего медперсонала осталась только дежурившая зам. зав. отделением Валерия Юрьевна. Она уже перекусила в ординаторской домашним бутербродом с котлетой и решила расслабиться под чай просмотром "Санта–Барбары". Черно–белый телевизор "Юность", был подарен врачам родственниками ракового усопшего, боявшимися взять обратно домой инфицированный предмет.
Лишь только раздались победные звуки музыкальной заставки и на экране побежали знакомые картинки, дверь тихо отворилась и перед Валерией Юрьевной появилась та, кому завидовал весь женский персонал отделения, та, которая уже больше принадлежала заэкранной кепвеловской фантасмагории, чем тутошнему реализму.
Вся больница неустанно перемывала косточки везучей девушке – бывает же такое! Наиболее трезвомыслящие особы обсуждали умственные способности неизвестного покровителя, протащившего Илене в кино. Всем было ясно, что без покровителя на экран не попадают, а тем более туда ни в коем случае не попадают такие, как Мара.
– Ой, что это ты?! – Валерия Юрьевна сняла очки в китаеобразной оправе и уставилась на Мару, как жители разгромленной квартиры на вызванного к ним заслуженным спиритом Барабашку.
– Восстановиться на работу хочу. Заявление на ваше имя писать? – Мара куталась в узорчатый акриловый шарфик и выглядела не лучше, чем санитарка Людка после семейных разборок с неумеренно пьющим супругом.
– С какого числа? – не верила ушам Валерия Юрьевна.
– Хоть с сегодняшнего. Я в ночь могу. Переодеться?
– Успеешь, – остановила ее заведующая и выключила звук. – Хочешь чайку? Как раз пить собиралась. Мне такие конфеты подарили! Набор в три слоя, немецкий. – Валерия Юрьевна поднялась с неожиданной для ее цветущей комплекции прытью, выставила на стол яркую коробку в полевых маках, наполнила в раковине и включила электрочайник. Села, пододвинув Маре стул и внимательно присмотрелась.
– Что–то у тебя губы какие синюшные…
– Перемерзла. Все время мерзну. – Мара положила ладони на блестящие бока чайника. – В кино отснялась. Кончено.
– Быстро теперь работают, – удивилась заведующая, подумав, что, может, никакого кино и не было. А было что–то совсем другое. – Сколько отвалили?
– Пока не знаю. Как Куракова?
– Из семнадцатой палаты? Ай, ты ж в курсе ее семейного положения… Сволочи мордатые. То дочь, то сын ко мне сюда ходили и подарки совали. Плакались все, что брать мамашу им некуда. Ну, отправили в хоспис. – Нина Юрьевна надкусила вторую конфету и изобразила полное обалдение от ее непередаваемого вкуса. На экране среди неувядающего цветения гостиной Си–Си дамы в вечерних туалетах ссорились у рождественской елки. В коридоре гнойной хирургии, от души громыхала ведрами не твердо державшая швабру в руках Люська. "Не сыпь мне соль на сахар, не наступай на грудь…" – пела с полной самоотдачей зычным деревенским фальцетом.