Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
– Уютно устроились, – зло прокомментировал мизансцену Рамзес, но к столу не приблизился. Пальцев устремился навстречу гостью, дабы сообщить о полной непроницаемости помещения для посторонних лиц и убедить в безопасности его визита. Выслушав заверения хозяина, Рамзес пошел на компромисс. Амбал был отослан на бутафорский балкончик, где замер, скрываясь между голубыми панталонами, ситцевыми бюстгальтерами и майками с эмблемой общества "Спартак". Сам же затравленный сионистами лидер национал–патриотов занял место за столом поближе к стене дома, прикрываясь с тыла своим охранником. Рамзес считал себя крутым малым, ходящим по лезвию ножа, и полагал, что всякое расставание с заслоном
– Техника безопасности переговоров в моем уютном уголке, смею заверить, на высоте. Можете изъясняться без обиняков, Рамзес, – Пальцев лично сходил к бару и доставил к столу ящик германского пива. – Федул – мой ближайший товарищ и доверенное лицо. Мы готовы внимательно выслушать вас. Альберт Владленович сделал характерный взмах головой и пробежал пятерней по темному чубчику, торчащему перед лаковой плешью, подобно кустарнику, окружающему каток. Своеобразие прически было единственным уязвимым местом во внешности Пальцева. К остальному придраться было трудно, особенно женщинам, ценящим в мужчинах барственную основательность и наличие хорошего портного. Даже в "арбатском дворике" своего саун–клуба Альберт Владленович выглядел так, будто собрался давать интервью на ТВ въедливому журналисту.
– Перехожу к делу без всяких реверансов, – сунув руки в карманы черной кожаной куртки, Рамзес раскачивался на ножках стула, как хулиганистый школьник. – Не знаю, какую там программу состряпает вся эта жидомасонская сволота, именуемая "прогрессистами", но я настаиваю на внесении собственных пунктов в договор, который мы подпишем не медля. Вот мои тезисы, согласованные с товарищами по партии. – Рамзес щелчком послал через стол листок бумаги в сторону Пальцева.
– "Параграф первый, – прочел тот. – Внушение населению при помощи генератора стойкого рвотного рефлекса, сопровождающегося желудочно–кишечными спазмами: а) – к продукции иностранного производства, б) – к лицам враждебной национальности, в) – к любой попытке употребления физической или лексической – элементов чуждой культуры. Как следствие стихийная ликвидации торговых точек и прочих заведений не национального образца, истребления инородцев. Основная задача – очистить столицу от иностранной нечисти…"
– Кхе–кхе… Прошу пардону… – Раздалось среди лип. Перебравшись через чугунный бордюр, улыбаясь и раскланиваясь оттуда выступил господин странной наружности. Как если бы в декорации "Зойкиной квартиры", забрел персонаж из "Тартюфа".
– Офигенный кулёр лёкаль! Современный колорит – корошо! – он одобрительно поднял большой палец и тут же веселость сменило выражение трагизма, а исковерканный французский – чистая русская речь: – Прошу прощения, что явился невольным свидетелем беседы. Хм, явился и огорчился…
Сидевшие за столом переглянулись. Смущало прежде всего то, что гость никак не мог попасть сюда без ведома Пальцева, а так же убеждение, что ему вообще не пристало появляться таким вот нелепым образом. На посетителе ловко сидел парчовый камзол эпохи Мольера. Вместо панталон и чулок, однако, имелись обычные, хорошо отутюженные брюки, но под острой маленькой бородкой клубился шелк пышного банта. Гость был высок, сух, черноволос и обладал подвижным лицом, столь хорошо передающим свойственную народам Аппенинского полуострова смесь трагизма и жульничества.
– Соображения высокой секретности заставили меня нанести сей нежданный визит, – мягко молвил вошедший и любезно поклонился: – Представлюсь без церемоний – Шарль де Боннар.
Отец Савватий торопливо сгреб в супник гору раковых останков и украдкой сунул его за бордюрчик в укрытие липового
Пальцев поднялся, радушно приветствуя прибывшего и стараясь сдержать эмоции крайнего удивления. Авантюрист международного масштаба типа Хаммера, вездесущий и удачливый Шарль де Боннар уже месяц крутился в российской столице. Крутился, конечно же, неспроста. Он явно затевал грандиозную сделку, упустить которую было бы непростительной оплошностью. Пальцев судорожно искал подходы к французу. И вот он возник сам, проявив чудеса изворотливости в обходе неподкупной охраны клуба.
– Рады встрече. Чрезвычайно рады, – Пальцев предложил гостю скрипучий венский стул довоенного образца, тот сел, положив перед собой обшарпанную зеленую папку с ботиночными шнурками.
– Что будете пить? – оживился Пальцев, справившись с потрясением. Засиделись тут с друзьями в ностальгической атмосфере. "Что сказать вам, москвичи, на прощанье…" Как насчет пива?
– К сожалению, тороплюсь. Умоляю – сан фасон, без церемоний. Забежал на минутку, буквально залетел. Дело, как вы поняли, спешное – камзольный господин пододвинул в центр стола свою папку. – Здесь документы, отражающие суть нашего предложения. Не стану предвосхищать события. Ознакомьтесь, обдумайте все хорошенько и дайте знать. Для заключения договора в Москву прибудет мой шеф.
– Э–э–э… – несколько смутился стремительностью событий Альберт. Нельзя ли слегка прояснить суть дела? – И покосился на Свеклотарова. Тот, демонстрируя полное пренебрежение к иностранцу, явно навострил уши и уходить не собирался. Раскачивался на задних ножках стула, смотрел издевательски, поплевывая в клумбу с астрами.
– Увы! Ни своих полномочий, ни заинтересованную в контактах с вами организацию назвать не могу, – иностранец сделал печальное лицо и развел руками, озадачив русских побочными наблюдениями: француз, везде появлявшийся с переводчиком, в совершенстве владел русским. Причем, и непонятный акцент и хрестоматийные галлицизмы вкрапливались в его речь спонтанно и бесследно пропадали. Вместо затемненных очков, являвшихся неотъемлемой деталью мелькавшего на телеэкране де Боннара, на его переносице косо сидело реликтовое пенсне с треснувшими стеклами. А голос у пятидесятилетнего энергичного мужчины оказался скрипучий, как у электронного синтезатора. И ему он ухитрялся придавать гибкие ноты вкрадчивой просьбы.
– Так вы уж будьте любезны, друзья мои, внимательно изучите документацию. Не затягивайте, и умоляю, соблюдайте крайнюю осторожность.
– Можете не сомневаться, – значительно улыбнувшись, Пальцев прижал к груди потрепанную канцелярскую папку, на которую уже положил глаз Рамзес.
Иностранец обвел присутствующих настороженным быстрым взглядом из–под пенсне, забарабанил нервными пальцами по дубовой столешнице, весело пробормотал: "Ну что-с… Посмотрим, посмотрим". Затем увидел листок, предложений Цитрусова, пробежал глазами написанное и скривился, словно разжевал лимон. В следствии омрачившей узкое чело гостя печали, речь его исказилась грубыми лексическими погрешностями:
– Фи, какой грязный гадость! Конфуз, конфуз воняйт, господа! Позвольте, мы полагали, что ваша организация основана на принципах космополитизма! А что тут я вижу? Это же недорезанный фашизм, товарищи! Не ожидал. Мое профессион дэ фуа, то есть – исповедание веры, мое пуэнт д, онёр – как поняли, дело чести – не позволяйт! Лишают, так сказать, всякой возможности вступить на путь взаимовыгодного союза! Э-эх, голубы, и когда же до вас дойдет, как плохо гадить на свой собственный голова… – С горьким сожаление взглянув на Свеклотарова де Боннар поднялся.