Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
– Понятно… Жалко Куракову, безропотная, – Мара рассеяно вертела в тонких пальцах фигурную шоколадку в лиловой фольге. – Из стареньких кто–нибудь остался?
– Семушкин. Третий раз нагноение вскрываем. Так ведь какой сквалыга! Никому ставить капельницу не дает, только Шуре. А я и говорю, пусть идет в платную и там выбирает персонал. Мы на госбюджете. Лечить будут те, кто есть.
– У него вены плохие, – заступилась за привереду Мара. – Даже я с трудом попадаю.
– Ой, Марочка! – Валерия Юрьевна придвинула девушке коробку в маках. Ты у меня – сокровище. Вот только с журнал назначений поаккуратней. Больным родственники дорогие лекарства сами достают а потом, после летального исхода, отчет требуют: мы, де, пятьдесят ампул покупали, а получили сорок три укола. Остальные, стало быть, персонал себе украл.
– Да я ж остатки по неимущим раскидываю! Прихожу вечером –
Проводив взглядом девушку, Валерия Юрьевна долго смотрела в молчаливый телевизор, осмысливая случившееся и механически жуя конфеты. Потом спохватилась, спрятала в стол коробку с маками и включила звук.
" – Это мы еще посмотрим, кто нужен Иден!" – сквозь зубы процедил мужественный Круз Кастильо и профессиональным ударом швырнул соперника в нарядную елку.
Глава 3
Саун–клуб, содиректором которого являлся Пальцев, назывался "У Патриарших". Находился он в арбатрских двориках и предназначался для узкого круга творческих работников. На втором этаже имелись пять номеров, в которых иногда проживали особо важные гости, внизу – стильный холл, украшенный приметами московского пейзажа времен сталинских пятилеток.
В большом двухэтажном зале без окон, изображающем то ли дворик, то ли часть бульвара, всегда царил покой летнего вечера. Здесь была пара скамеек на чугунных ногах с бумажным обрывком "Осторожно – окрашено!", сутулый фонарь с Бульварного кольца, тяжелые урны небесного колера, несколько зеленеющих лип, ловко вписанных в интерьер, и масса деталей ностальгического характера: старые афиши на круглой тумбе, магазинные вывески, жестяная табличка с буквой "А", украшавшая "лоб" трамвая "Аннушка". Барная стойка пряталась за киоском "Соки–воды", а в самом баре должны были обретаться давно забытые марки сигарет, соков и вод, дающих обильную парфюмерную пену. Однако задумка не оправдала себя – злачным местом для работников искусств клуб "У Патриарших" не стал. Прежде всего потому, что не было у рядовых работников искусств денег для подобного времяпрепровождения и никто из заслуженных деятелей не рвался отдать пол пенсии за эксклюзивные папиросы "Наша марка". А. В.Пальцев на подобный эффект рассчитывал, поскольку строил клуб, в сущности, для себя – принять нужных людей, очаровать компаньонов вдали от любопытных глаз, самому с друзьями расслабиться.
Антикварные урны, конечно, трогают душу вымирающего вида коренного москвича, и от синюшной сосиски, любовно прозванной гражданами СССР "пальцем мертвеца" – тоже кого то, наверно, прошибает слеза, но не господина Пальцева. Всяческая помойная дребедень из недалекой истории не цепляла душу хозяина клуба. Не бегал он пацаном по московским дворикам, не балдел с "Гамзой" под Окуждаву, не экономил рубль десять, дабы угостить застенчивую сокурсницу порцией эскимо и не зачитывался романом, события которого начинали разворачиваться именно на всенародно почитаемых Патриарших прудах. Другая была биография у Альберта, другие жизненные декорации.
Мальчик из подмосковного городка, выросший в семье добросовестных технарей с пожизненной зарплатой сто двадцать рэ, обладал ярко выраженным физическим магнетизмом положительного социального героя и был сызмальства устремлен к прекрасному. Именно эти качества помогли ему с первого захода попасть в одно из столичных театральных училищ, замахнуться на роль Павки Корчагина и быстро войти в круг "золотой молодежи", состоящей из сильно пьющих богемных гениев, лихих номенклатурных сынков и урлы. Не закончивший обучения Альберт был привлечен к судебной ответственности по делу о спекуляции валютой и торговле антиквариатом. Благодаря именитым соучастникам противозаконных махинаций, сумевшим спустить обвинение на тормозах, Пальцев в колонии пробыл меньше года, вышел в свет, умудренный новым опытом и полезными деловыми связями. Занять солидное общественное положение человеку трудной жизненной школы помогла ловко проведенная "операция захвата" в качестве супруги дочери заметного ГБшного чина. Память о тюремных днях изгладилась в прямом смысле – исчезло из архивов досье Пальцева, а из его биографии упоминание о судимости. Восстановились прежние дружеские связи, появились научные интересы – Альберт успешно окончил экономическое отделение ГИТИСа, покрутился в мире эстрады в качестве администратора и вовремя уловил свежие веяния. Здесь ему помог вернувшийся из длительной загранкомандировки Вадик Савченко– большой специалист по части зарубежных связей и сложных экономических отношений.
Это было чудесное время. На российской почве только–только начинали подниматься финансовые пирамиды и одновременно вдохновляла оптимистические умы идея возрождения культурных ценностей. Удачно компилировав обе тенденции, компаньоны открыли банк под названием "Муза" для творческой интеллигенции, дающий огромные проценты на вклады, но не всем, а лишь терпящим лишения людям искусства. Не удивительно, что таковых оказалось достаточно.
Вклады акционеров и пайщиков "Музы" помогли сделать первые шаги банку. Потом, с легкой руки Вадима и под покровительством налаживающего связи Пальцева, завертелись такие дела, что можно было бы и Дом ветеранов культурного фронта на Черноморском побережье открыть, и второй Большой театр отгрохать. Но открывались и строились совсем другие объекты, не общекультурного, а частнобытового значения. И не в России. Руководство предпочитало Европу.
Когда пирамидальные банки начали обваливаться один за другим, "Муза" держалась. Мало того, именно в эти экономически нестабильные дни А. В. Пальцев выступил инициатором проведения телемарафона для сбора средств на возрождение Храма Христа Спасителя. Сутки звучали на телеэкранах проникновенные слова и мелькали поступающие от организаций и частных лиц суммы пожертвований. И тут грянула беда: злоумышленники ликвидировали Савченко и скрылись, прихватив средства телемарафона и счета "Музы". При этом таинственным образом исчез сам Пальцев. Кое–кто пустил слух, что директор банка крутанул не только вкладчиков, пожертвователей благотворительного фонда и государство, но так же супругу и многочисленных любовниц. Однако вскоре, ко всеобщему изумлению, Альберт Владленович нашелся и с риском для жизни дал разоблачительное интервью в средствах массовой информации. Печальная участь добропорядочного бизнесмена предстала во всем ужасе криминального беспредела. Как оказалось, Пальцева цинично подставили, пытаясь свалить на него обвинение в хищении средств и убийстве содиректора. Держали в плену, требуя выдачи денег "Музы", часть которых мужественный и предусмотрительный директор заблаговременно сумел переправить на секретный счет. Альберт Владленович открыто назвал имена врагов, поблагодарил за помощь друзей, среди которых были самые звучные имена из мира искусства. Злоумышленников с похищенными миллионами обещали найти, но расследование затянулось.
Переживший сильное нравственное потрясение бизнесмен категорически отстранился от финансовой сферы. Под давлением общественности Пальцев возглавил благотворительный фонд "Культура и гуманизм", а полюбившееся москвичам название "Муза" унаследовал элитарный клуб работников искусства.
Понятно, что ностальгия по пыльным и нищим улочкам московского центра Пальцева не мучила. Он предпочитал солнечные острова в теплом море, благовонную кипарисовую тень над столиками южных ресторанов, европейский комфорт, смуглых темпераментных женщин и азартные игры. Правда, увлекался всем этим, не переходя черту разумного и превыше всего ценил грандиозное шоу под названием "Жизнь".
Проведя утром собрание работников искусств, Альберт вместе с ближайшим своим соратником отцом Савватием удалился на "Патриаршие" для встречи с одним из членов общества "прогрессистов" – Рамзесом Свеклотаровым.
После сентябрьской встречи в особняке Пальцева Рамзес проявлял обеспокоенность и, наконец, потребовал личной встречи с главой тайного союза.
На встречу Свеклотаров прибыл, естественно, под охраной тесно льнущего амбала и войдя в холл клуба, похожий на сцену из спектакля по пьесе Арбузова, внимательно огляделся. Его окружали стены высотой в два этажа, изображавшие московский дворик и часть бульвара. Над входом в искусно изображенную Парикмахерскую висел плакат: "Вша – враг социализма". Выше был виден балкончик с цветочными горшками и гирляндой белья на веревке памятным ассортиментом панталон, кальсон, маек. Посреди дворика в тени бутафорских лип за грубо сбитым столом на стульях эпохи коммунальных кухонь расположились с кружками пива элегантно одетый Пальцев и вовсе несовместимый с окружением своим культовым обликом отец Савватий. Откуда -то из окон доносился голос Утесова, удивлявшегося задорной скороговоркой: "Ах, что же это движется там по реке?…" Общепитовский фаянсовый супник с румяными раками и зеленью источал влекущий знатока аромат, удачно соответствуя обстановке. Голые доски дубового стола густо присыпала хрупкая шелуха, а золотящееся в кружках пиво тонко вписывалось в заданную цветовую гамму.