Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
Все это происходило в то время, как на крыше заседала одна из самых разбойничьих банд, когда–либо посещавших Москву.
Роланд расположился на раскладном стульчике, остальные пристроились на тумбах и лесенках, имевшихся тут в изобилии. Хватило бы места на крыше для дансинга, ресторанов, теннисных кортов, как планировал Архитектор. Теперь их строительство намечали люди иной формации, но схожей эстетической направленности. Союз сильно капитализировавшихся домовладельцев полагал, что человеческое существование должен скрашивать комфорт, как внутренний, так и внешний. А созерцание Кремля и Храма вовсе не помеха для любителей прохладительных напитков,
– Москва подо мною… Приятная все же мысль. Может волновать, заговорил Роланд, с прощальной грустью оглядывая панораму. – Очень интересный город. Хотя это дело вкуса.
– А кто спорит? – примирительно отозвался заскучавший Амарелло. Иностранцы считают, что здесь жизнь куда содержательней, чем, допустим, в Риме. Прогулка по лезвию бритвы вдохновляет ожиревших в благополучие людей. Местным тоже, кажется, совсем не скучно. Особи поматерей ловят кайф от сидения на пороховой бочке, а слабакам есть на что пенять. "Вот где–нибудь в другом месте и при других обстоятельствах, – думает такой мечтатель, – я бы развернулся на всю катушку. А тут ничего больше и не остается, как пить горькую и оплакивать загубленные дарования".
– Н-да… Москва – город не для слабых, – заметила Зелла. – Город чертовок. И все же я благодарна вам, экселенц, что мне позволено покинуть столицу. Сострадание – страшная болезнь для ведьм. Придется подлечиться.
– И мне, – вздохнул кот. – Вот ведь вы говорили, экселенц, ученье тьма. И, конечно, оказались правы. Я старался. Я стал специалистом по "горячей точке" с названием РФ. Я с головой нырнул в самые зловонные проблемы, вынюхивал наидерьмейшее дерьмо. Случай призвал меня под знамя карателей, дал в руки меч правосудия. И что ж? Оказывается, я так ничего и не понял. Изощрялся в приколах – это все, на что меня хватило. Полагаю, мы все сражены одним и тем же вирусом. Он называется состраданием, экселенц. Батон виновато склонил щекастую голову.
– Судя по новогодним сюрпризам в Госдуме, вы были не слишком деликатны, – заметил Роланд, наблюдая за кружащими над кремлевской башней воронами.
– Разве вы бы стали раздавать поощрительные призы, экселенц? возразил Амарелло.
– А было кому? – усмехнулся Роланд.
– Было! – с вызовом отозвался кот. – Было. – Он повернулся в профиль. – Кое–кто считает, что я похож на здешних героев. Только другой масти.
– На Горчакова? – с удивлением подняла бровь Зелла.
– Нет. На того, что ведет передачу про старую коммунальную квартиру. И еще того, который совершенно секретные газеты выпускает. То же, межу прочим – сотрудников СМИ. Здешние ребята, а совесть есть. И правильное понимание исторических катаклизмов. Да, нельзя проходить мимо положительных фактов, если быть справедливым. Могу перечислить героев по пальцам…
– И без тебя все всем прекрасно известно, – буркнул Амарелло. – Меня одна довольно приличная дама на рынке однажды приняла за очень популярного тут генерала. Того, что все с мафией сражался.
– Понятно. Только его, вроде жена застрелила, – с невиннейшим видом уточнил кот. – Выводы: не женись.
– А ведь в стрельбе жена вовсе не при чем, – подал голос Шарль, взобравшийся на самую высокую тумбу. Он созерцал окрестности и шлифовал ногти напильником, который извлек из оранжевого комбинезона. – Засиделись мы тут. Приросли. Прямо "мыльная
– Кажется, никто не скучал. Прелестный климат и какой дивный народ! Роланд мечтательно щурился на горящие в последних лучах стекла. – Воруют, наушничают, завидуют, сплетничают, лгут, лодырничают в общей своей массе. Но какая широта помыслов! Какой размах безалаберности, души прекрасных порывов! Войну выстоят, предателей простят, с врагом поделятся последним куском хлеба. А почему?
– Беспринципность, аморфность души, – сделал выводы Шарль.
– Любовь? – предположила Зелла. – В здешних краях сохранилась вымирающая традиция: мужчина и женщина любят друг друга. Чаще всего, без каких–либо на то оснований. Бескорыстно!
– Но не только это удивляет меня в россиянах, – нахмурился Роланд. – У них у всех, кроме самых продвинутых по своей сатанинской сути индивидуумов, засела в кишках ЕГО идейка. Они и не знают, и не верят, а животом чуют все, обитающие на этом шарике – братья и сестры. Поэтому женщина, у которой фашисты расстреляли детей, протягивала хлеб пленному немцу. А самый нищий и падший бродяга делится водкой с себе подобным… Впрочем, потом его же и ограбит.
– Не преувеличивайте, экселенц. "Русская душевность" – исторический миф. А безалаберность, беспринципность – их общий родовой знак. Причем, вот обратите внимание на настоящий момент – сплошной парадокс: возрождение веры и православия сочетается с усилением общегосударственного бандитизма.
– В такой обстановке трудно работать, – гнул свое Амарелло, вжившийся в роль российского генерала. – Не поймешь, кто за кого, кто против, кого грудью прикрывать, кого в капусту рубить.
– Кончаем прения, – объявил Роланд. – Солнце село, сумерки сгущаются. Мы должны покинуть город под покровом тьмы. Он повел плечами, сбрасывая люминесцентный, горящий в сумерках комбинезон. Длинный дорожный плащ окутал его плечи, падая к серебряным шпорам высоких сапог. Освободились от униформы финских ремонтников и остальные члены свиты, оставшись в своем привычном московском облике.
В отдалении лязгнула металлическая дверь, прошаркали и остановились совсем близко от сидевших тяжелые шаги.
– Ага! К нам идут. Я так ждал! – обрадовался Батон. – Предупреждаю буду отстреливаться. – Он вытянул лапу с оттопыренным коротким пальцем.
– Боги, о Боги! – горестно произнес тихий голос. Между труб показался невысокий человек, растерянно отпрянувший при виде "бригады".
– Не чаял уже застать. Добрый вечер, господа…
– Добрый, добрый, товарищ, – приветствовал гостя Роланд. – Не беспокойтесь, друзья, перед вами заслуженный Архитектор страны. Лауреат Государственной премии. Автор этого строения. А тут… – Роланд обернулся к своим спутникам.
– Представлять никого не надо, – остановил его Архитектор. – Знаю, наслышан, послан специально к вам. Впервые получил увольнительную на двадцать четыре часа… Бродил по городу, в основном, провел время здесь… Вы позволите? – Он опустился на угол какого–то люка. – Устал.
– Вам, разумеется, хочется объясниться после двадцатилетнего молчания? – Вскинул бровь Роланд. – Два десятка лет на размышление – совсем не много. Но как историческая дистанция дает повод для подведения итогов.
– Я подвел… – Архитектор достал из кармана темного пиджака, сшитого по моде тридцатых в одном из лучших салонов Европы, большой платок и отер покрытый испариной лоб. – Но, увы, объяснить ничего толком не могу… Вы ведь ждете чистосердечного признания?