Возвращение на Арвиндж
Шрифт:
Увидев, что я упал, Коля мгновенно сбросил напряжение. Шатаясь, он шагнул ко мне и опустился на землю. После неимоверного усилия я не мог даже шевельнуться. Воля не просто ослабла, а растаяла, словно дымок от сигареты под порывом ветра. Предприятие казалось совершенно бессмысленным. Умнее будет собрать остатки сил, влезть на броню, занять место в башне и приготовиться отбывать атаку. В конце концов наши не могли быть слишком далеко. Услышав пушечную стрельбу и пулеметные очереди, кто-нибудь непременно ринется на помощь. Может быть, продержимся? Малодушную мысль о том, чтобы начать стрельбу прямо сейчас и тем самым вызвать подмогу, я отогнал. Броня пришла сюда не на учения. Если все бросятся к нам на выручку, пехота останется без прикрытия, и если ее начнут долбить на отходе… Нет. Паниковать раньше
Пока мои мысли вяло текли в этом направлении, Коля успел отдохнуть и был снова готов к действию.
– Зараз! – кивнул он мне и исчез за машиной.
– Вставай, другий раз спытаем, – воскликнул он, появляясь снова с какой-то длинной железякой в руках.
– Брось, Шеф, не сдвинем мы ее. В этой дуре четырнадцать тонн!
– Я тоби шо казав! Пийдэ, як миленька! – уверенно заявил он. – Подъем, Мазила! Давай, бача! В школе учитель балакал, шо який-то древний грека пужал землю перевернути, колы рычагу подходяшу мае. Ось он, рычаг! – Коля потряс над головой длинной монтировкой.
Его уверенность взбодрила меня. Я поднялся и заглянул за угол машины, где он колдовал со своим рычагом. Оказалось, Коля прилаживает монтировку в заднюю зубчатку, натягивающую правую гусеницу.
– Айда! – скомандовал Коля, всем весом налегая на монтировку.
Упершись в бронированную дверь, я тоже налег изо всех сил, припоминая другого персонажа древних мифов. Тот был обречен вечно вкатывать камень на вершину тамошней горы. Сейчас меня пронзило новое понимание этой, на первый взгляд, незатейливой истории, и стало нестерпимо горько за его судьбу.
И вдруг машина двинулась. Невероятно, но она медленно поползла вперед, с хрустом давя гусеницами камешки.
Провернув рычаг до упора, Коля махнул мне рукой, давая знак остановиться. Передохнув, переставили монтировку и продолжили. Дело пошло легче, когда рычагом стал орудовать я. У Коли хватало сил не давать машине останавливаться, пока я вытаскивал и переставлял монтировку. Чем больше бээмпэшка набирала ход, тем легче нам становилось. Обливаясь потом на солнцепеке, забыв обо всех окрестных душманах, мы шаг за шагом упорно толкали машину к краю террасы. Наконец последние метры были пройдены, машина зависла на краю короткого спуска, и мы уселись отдыхать в тени, у гусеницы. Через пару минут Коля запрыгнул на броню и занял место за штурвалом. Я глядел на него с надеждой и верой. Наверное, таким взглядом провожают героев в космос. Коля дал знак, что готов, и я поспешил к корме машины. Уперся, поднатужился и… Ничего не произошло. Столкнуть машину в одиночку сил не хватало, и пришлось ему вылезать, чтобы помочь мне продвинуть ее вперед еще на полметра, пока передняя часть не нависла над обрывом террасы – наклонной плоскостью метров пять длиной. Только теперь я оценил расчет моего механика: машина ринется вниз, наберет инерцию, передняя зубчатка, вращаемая гусеницами, провернет коленвал, и мотор заработает. Нужно только успеть воткнуть передачу.
Коля изготовился. Я столкнул бээмпэшку. Машина, разгоняясь, пошла вниз, дернулась, зарокотала, выпустила облако выхлопа, проползла еще немного вперед по нижней террасе, всхрапнула напоследок и умерла.
Спустившись с пригорка, я посмотрел на Колю. Он был обескуражен, но, немного отдохнув, деловито огляделся, задумался и огорошил меня сообщением, что терраска-то наша невелика, всего метров сто, а опыт у нас теперь огромный.
Не знаю, как мы прошли эти сто метров. Наверное, сам Сизиф горько сожалел бы о нашей доле, глядя на такие мучения. Однако Коля, видимо, не знал о Сизифе, зато упорство у него было нечеловеческое. Глядя на него, любой включился бы в работу, преодолев свое неверие в успех. Последние метры до нового обрыва он толкал машину практически в одиночку. Я же только приваливался к броне, не упираясь, силы мои ушли полностью. Когда все было готово к новой попытке, Коля критически оглядел меня, прикинул что-то и предложил мне садиться за штурвал. Возражать, и то не было сил. Я занял место водителя и дал команду. Машина ухнула вниз, я воткнул передачу, отпустил сцепление и испытал невероятную радость, услышав грохот заработавшего движка. Не знаю, как получилось, то ли газ я вовремя не поддал, то ли нужно было в нейтраль выйти сразу, а я этого не сделал, только машина, проработав несколько секунд, вновь заглохла.
Я вывалился из машины и прилег возле гусеницы. От перенапряжения – физического и нервного – меня тошнило. Кроме того, добивала мысль о том, что по всем приметам Коля не успокоится на второй попытке, ведь эта терраса была не последняя. Перед мысленным взором проносились картины, пугающие своей реалистичностью: мы толкаем машину с очередного откоса, она снова не заводится, мы катим ее дальше, доходим до дороги и по ней со скоростью улитки мчимся в Бахарак. Особенно обидно будет, если во время этого занятия нас завалят духи. Такие мучения перед смертью!
Я поднялся на ноги с твердым намерением объявить Коле, что предпочитаю умереть в бою, чем от развязавшегося пупка. Но взглянув на друга, я не смог высказать своего малодушия. Он был полон решимости продолжать. Стоял и с надеждой глядел на меня, протягивая монтировку.
Чтобы потянуть время и примириться с ожидавшими впереди новыми муками, я вроде бы бесцельно огляделся по сторонам. На самом деле я надеялся увидеть хоть что-нибудь, что положит конец нашим мучениям – колонну бээмпэшек, цепь душманов, афганскую бурбахайку – какой-нибудь старенький, аляповато размалеванный наподобие циркового фургона грузовичок, которые иногда попадались на пыльных дорогах нашей долины. Словно в ответ на мой безмолвный вопль, на дороге, в сотне метров от нас, появились фигуры людей, явно афганцев. Сперва я принял их за духов и потянул с плеча автомат. Но они спокойно шли по дороге, не скрываясь, громко разговаривая и не обращая на нас никакого внимания. Приглядевшись, я заметил на их плечах рукоятки мотыг и лопат, что выдавало в них простых крестьян, местных декхан. В количестве восьми человек.
Это был мой звездный час! Стащив с плеча автомат, я потащился к ним, едва выдавливая из спекшегося горла: «Эй, бача! Инжо био!» Крестьяне остановились, глядели на меня с удивлением и тревогой. Не дойдя до них метров двадцати, я тоже остановился и, делая недвусмысленные движения стволом автомата (почерпнутые мной в детстве из фильмов о фашистских оккупантах), показал им, куда идти.
Не прошло и пяти минут, как наша бээмпэшка довольно бодро катила к очередному спуску с террасы. Коля сидел за штурвалом, а я брел сзади с автоматом у бедра, стараясь направлять ствол немного в сторону от наших спасителей. Коля врубил передачу чуть раньше, чем машина пошла с обрыва. Афганцы, довольно легко толкавшие ее всю дорогу, будто в стену уперлись и от неожиданности повалились друг на друга. Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
Коля вышел в нейтралку, декхане напоследок налегли на корму, и машина пошла вниз. Она снова не завелась. Положение наше стало довольно глупым. Заставлять этих бедолаг толкать 14-тонную машину по дороге на Бахарак было как-то неловко, отпускать их с благодарностью тоже было странно, объяснять, чем мы тут занимаемся, и выслушивать их советы – словарного запаса не хватит. Мы стояли и смотрели друг на друга, не зная, что делать дальше.
На наше счастье, в ущелье раздался треск моторов, и вскоре из-за рощи показалась колонна бээмпэшек. Я приложил руку к сердцу, поблагодарив наших помощников, они поклонились в ответ и пошли в сторону дороги.
Между тем с колонны нас заметили. Командир, видимо, понял нашу проблему и отдал команду. От колонны отделилась машина, приблизилась к нам. Зампотех высунувшись из командирского люка, уточнил ситуацию, кивнул своему механику. Бээмпешка зашла нам в корму, толкнула и легко завела нашу машину.
Не сговариваясь, мы с Колей не стали трепаться о нашем приключении. Только между собой посмеялись, да и забыли о нем. Тем более что приключений в то лето хватало, каждый новый день и боевой выход приносили с собой новые впечатления, так что вспоминать уже пройденное не имело смысла. Мы с Колей были экипажем, понимали друг друга с полуслова, дружили. Больше узнавая напарника, я проникался к нему все большим уважением. И дело было не только в его профессионализме. Слов нет, механик-водитель он был хоть куда. Да что там, просто лучший в нашей роте. Но сверх того, он был отличным парнем – справедливым, работящим и порядочным.