Возвращение на родину
Шрифт:
– Свиданье всегда бывает в восемь часов на этом месте, - сказал Венн. И вот мы здесь - все трое.
– Трое?..
– переспросил Уайлдив и быстро огляделся.
– Да. Вы, я и она. Вот она.
– Он поднял вверх и показал Уайлдиву письмо и пакет.
Уайлдив взял их, недоумевая.
– Не совсем понимаю, что все это значит, - сказал он.
– Откуда вы тут взялись? Это, наверно, какое-то недоразумение.
– Прочитайте и поймете. Вот вам фонарик.
– Охряник высек огонь, зажег отрезок сальной свечки длиной в дюйм и заслонил ее от ветра своей шапкой.
– Кто вы такой?
– сказал Уайлдив; при свете огарка он разглядел в своем собеседнике какую-то
– А, вы охряник, и это вас я сегодня видел на холме... вы тот самый человек, который...
– Прочитайте, пожалуйста, письмо.
– Кабы вы не от этой пришли, а от другой, так было бы понятнее, проворчал Уайлдив, вскрывая письмо и начиная читать. Лицо его стало серьезным.
"Мистеру Уайлдиву.
После некоторого размышления я решила раз и навсегда, что нам больше незачем видеться. Чем дольше я об этом думаю, тем тверже убеждаюсь в том, что нашему знакомству надо положить конец. Если бы все эти два года вы были мне верны, у вас было бы сейчас право считать меня бессердечной. Но рассудите спокойно, сколько я перенесла, когда вы меня покинули, как я покорно, без всяких попыток вмешательства, терпела, когда вы стали ухаживать за другой, - я думаю, вы согласитесь, что теперь, когда вы вернулись ко мне, я имею право поступить так, как мне подсказывает чувство. А по отношению к вам оно изменилось, и, может быть, это дурно с моей стороны, но едва ли вам пристало корить меня за это, если вспомнить, как вы бросили меня ради Томазин.
Все вещички, которые вы подарили мне в ранние дни нашей дружбы, вам вернет податель сего письма. Их, собственно, следовало вернуть вам, еще когда я только услышала о вашей помолвке с Томазин.
Юстасия".
К тому времени, когда Уайлдив добрался до подписи, недоумение, с которым он начал читать письмо, перешло в горькую обиду.
– В дураках меня оставили и так и этак, - раздраженно сказал он.
– Вам известно, что тут написано?
Охряник принялся напевать себе под нос какой-то мотивчик.
– Что вы, ответить не можете?
– с сердцем спросил Уайлдив.
– Там-там-трам-тарам, - пропел охряник.
Уайлдив стоял молча, глядя в землю у ног Венна, и далеко не сразу поднял глаза к его освещенной огарком голове и лицу.
– Ха! Что ж, пожалуй, я это заслужил, - проговорил он наконец, обращаясь не столько к Венну, сколько к самому себе.Играл с обеими, вот и доигрался. Но самое удивительное - это то, что вы согласились действовать против собственного интереса, - взялись вот передать это мне.
– Против моего интереса?
– Конечно. Ведь не в ваших же интересах подталкивать меня, чтобы я опять стал ухаживать за Томазин, когда она уже приняла ваше предложение или как там это у вас было. Миссис Ибрайт сказала мне, что вы на ней женитесь. Разве это неправда?
– Боже мой! Я уже слыхал об этом, да не поверил. Когда она вам говорила?
Уайлдив принялся напевать себе под нос, как только что делал Венн.
– Я и сейчас не верю!
– вскричал Венн.
– Рам-там-тарарам, - пропел Уайлдив.
– О, господи! Как он умеет подражать!
– с презрением сказал Венн.
– Ну, я это все выясню. Прямо к ней пойду.
Диггори удалился решительными шагами, провожаемый взглядом Уайлдива, полным самой ядовитой насмешки, как будто охряник был не больше чем возмечтавший о себе нищий поденщик. Когда он исчез из виду, Уайлдив тоже сошел по откосу и погрузился в налитую тьмой долину.
Потерять обеих женщин, когда он, казалось, безраздельно владел сердцем каждой, - эта мысль была для него невыносима. Взять реванш он мог только с помощью Томазин; и когда он станет ее мужем, тут-то, думал он, придет для Юстасии долгое и горькое раскаяние. Не удивительно, что Уайлдив, не осведомленный о появлении на заднем плане нового действующего лица, полагал, что Юстасия разыгрывает роль. Для того чтобы увидеть в этом письме нечто большее, чем следствие какой-то мимолетной вспышки, поверить, что она в самом деле уступает сопернице своего возлюбленного, для этого надо было заранее знать о совершившемся в ней перевороте. Как было догадаться, что алчность новой страсти сделала ее великодушной, что, домогаясь брата, она готова была одарить сестру, что, жаждая присвоить, она соглашалась отдать?
Полный решимости немедля жениться и тем растерзать сердце гордой девушки, Уайлдив шел своим путем.
Тем временем Диггори Венн вернулся к фургону и стоял, задумчиво глядя в печурку. Новые возможности открывались перед ним. Но как бы благоприятно ни взирала миссис Ибрайт на него как на возможного жениха своей племянницы, одно условие было необходимо, чтобы угодить самой Томазин, а именно: отказаться от своего нынешнего бродячего образа жизни. В этом Диггори не видел никакой трудности.
Он не в силах был ждать утра, чтобы повидаться с Томазин и уточнить свои планы, и тотчас приступил к свершению своего туалета. Из закрытого ящика он достал новый костюм, и, когда через двадцать минут стоял перед фонарем, он уже ничем не напоминал охряника, кроме только цвета лица, яркую красноту которого нельзя было отмыть за один день. Закрыв дверь и навесив на нее замок, Диггори направился через пустошь к БлумсЭнду.
Он уже достиг белого палисада и положил руку на калитку, как вдруг дверь дома быстро растворилась и столь же быстро захлопнулась. Женский силуэт проскользнул в дом. В то же время мужчина, очевидно стоявший с нею на галерейке, пошел прочь от дома и через минуту оказался лицом к лицу с Венном. Это опять был Уайлдив.
– Однако! Вы времени не теряли, - саркастически заметил Диггори.
– А вы кое-что проморгали, как сейчас убедитесь, - отвечал Уайлдив.
– Я просил ее быть моей и получил согласие. Спокойной ночи, охряник!
– И с тем Уанлдив зашагал дальше.
Сердце у Венна упало, и все надежды сникли, хотя и раньше они не воспаряли особенно высоко. С четверть часа он простоял в нерешимости, опираясь на палисад. Потом прошел по дорожке к дому, постучал и спросил миссис Ибрайт.
Вместо того чтобы предложить ему войти, она сама вышла на галерейку. Минут десятыми больше между ними шел вполголоса разговор, сдержанный и неторопливый. Затем миссис Ибрайт вернулась в дом, а Венн меланхолично побрел обратно по пустоши. Добравшись до своего фургона, он зажег фонарь и с неподвижным лицом тотчас же принялся стаскивать с себя парадную одежду, пока через несколько минут не возник вновь как закоснелый и неисправимый охряник, - каким он всегда был раньше.
ГЛАВА VIII
В НЕЖНОМ СЕРДЦЕ ОБРЕТАЕТСЯ ТВЕРДОСТЬ
В этот вечер в комнатах Блумс-Энда, хотя комфортабельных и уютных, было как-то слишком уж тихо. Клайма Ибрайта не было дома. После рождественской вечеринки он уехал на несколько дней погостить у своего приятеля, жившего в десяти милях от Эгдона.
Смутная тень, которая, как видел Диггори Венн, рассталась с Уайлдивом в галерейке и быстро проскользнула в дом, была, конечно, не кто иная, как Томазин. В комнате она сбросила плащ, в который кое-как закуталась, когда выходила, и подошла к свету - туда, где миссис Ибрайт сидела за своим рабочим столиком, придвинутым с внутренней стороны к ларю, так что он частию вдавался в каминную нишу.