Возвращение на родину

Верн Жюль

Утром, около 7 часов, дверь распахнулась. Маркитант [119] в длинной блузе принес миску супа — какую-то воду, или почти воду, вместо бульона с накрошенным туда хлебом. Качество здесь заменялось количеством. Но мы не могли привередничать, а я был так голоден, что в мгновение ока проглотил и эту жалкую похлебку.

Мне хотелось порасспросить маркитанта, узнать от него, что делается в Лонгве и особенно в Лакруа-о-Буа, нет ли разговоров о приближении пруссаков, намереваются ли они взять это ущелье, чтобы пройти через Аргонский лес, наконец — каково общее положение дел. Но я недостаточно хорошо знал немецкий

язык, чтобы меня понимали и чтобы понимать самому. А господин Жан, погруженный в свои мысли, хранил молчание. Да я бы и не позволил себе отвлечь его. Так что поговорить с этим человеком не удалось.

119

Маркитант — мелкий торговец, сопровождающий войска в походе и снабжающий съестными припасами и главным образом спиртными напитками.

В то утро не произошло ничего нового. За нами зорко следили. Однако нам разрешили совершить прогулку по маленькому дворику, где нас, больше с любопытством, чем с приязнью, надо думать, разглядывали австрийцы. Я старался бодриться перед ними. А потому ходил, засунув руки в карманы и насвистывая самые бодрые марши Королевского пикардийского.

«Свисти, свисти, бедный дрозд в клетке!.. — говорил между тем я сам себе. — Недолго тебе осталось свистеть. Скоро тебе заткнут твою свистульку!»

В полдень нам снова принесли порцию тюри. Меню наше не отличалось разнообразием, и я уже начинал даже мечтать об аргонских каштанах. Но надо было довольствоваться тем, что есть. Тем более что маркитант, этот скупердяй с физиономией куницы, всем своим видом говорил: «Даже это слишком хорошо для вас!»

Боже милостивый! С каким удовольствием я швырнул бы ему эту миску в лицо! Но лучше было не лишать себя съестного и подкрепить силы, чтобы не ослабеть в последнюю минуту!

Я даже настоял на том, чтобы господин Жан разделил со мной эту скудную трапезу. Он понял мои резоны [120] и немного поел. Думал он совсем о другом. Мысленно он был не здесь, а там, в доме Ганса Штенгера, подле своей матери и невесты. Он произносил их имена, он звал их! Иногда в каком-то порыве безумия он бросался к двери, словно рвался к ним! Это было сильнее его. И падал наземь. Он не плакал, но тем более было страшно смотреть на него — слезы принесли бы ему облегчение. Но их не было! И сердце мое разрывалось.

120

Резоны — доводы, доказательства.

Все это время мимо проходили вереницы солдат, шагавшие без строя и державшие ружья вольно; за ними следовали другие колонны, шедшие через Лонгве. Трубы молчали, барабаны тоже. Неприятель пробирался к Эне без шума. Там, вероятно, их собралось уже много тысяч. Хотел бы я знать, кто это — пруссаки или австрийцы. Кстати, ни одного выстрела больше не раздавалось в западной части Аргонского леса. Ворота во Францию были широко распахнуты!.. Их уже никто не защищал!

Около десяти часов вечера в помещении появился отряд солдат. На этот раз то были пруссаки. И я так и обмер, узнав форму лейб-полка, прибывшего в Лонгве после стычки с французскими добровольцами в Аргонском лесу.

Нас, господина Жана и меня, вывели из дома, предварительно связав руки за спиной.

Господин Жан обратился к командовавшему отрядом капралу с вопросом:

— Куда нас ведут?

Вместо ответа этот негодяй вытолкал нас прикладом на улицу. Мы явно походили на бедолаг, которых казнят

сейчас без всякого суда. А я, между прочим, был взят безоружным! Но попробуйте говорить о законе этим варварам! Они только рассмеются вам в лицо, эти уланы!

Наша процессия направилась по улице Лонгве, спускавшейся к опушке Аргонского леса и соединявшейся за деревней с дорогой в Вузье.

Пройдя шагов пятьсот, мы остановились посреди поляны, на которой встал лагерем лейб-полк.

Через несколько секунд мы предстали перед полковником фон Гравертом.

Он удовольствовался лишь тем, что глянул на нас, не произнеся ни слова. Потом, круто повернувшись на каблуках, он дал сигнал к маршу, и полк двинулся вперед.

Тут я понял, что они хотят представить нас перед военным советом и официально оформить то, что в грудь нам будет выпущена дюжина пуль и что это было бы сделано незамедлительно, если бы полк оставался в Лонгве. Но, похоже, события не ждали, и союзники не могли терять времени, если хотели опередить французов у Эны.

Действительно, Дюмурье, узнав, что приверженцы Империи овладели ущельем Лакруа-о-Буа, принялся действовать по новому плану. План этот состоял в том, чтобы спуститься по левому краю Аргонского леса до ущелья Дезилет и таким образом иметь в тылу занимающего этот проход Дильона. При таком маневре войска наши будут обращены фронтом к колоннам Клерфайта, идущим от границы, и к колоннам Брауншвейга, которые явятся со стороны Франции. Оставалось и вправду ожидать, что, как только будет снят лагерь в Гран-Пре, пруссаки пройдут через Аргонский лес, чтобы перерезать дорогу на Шалон.

А потому в ночь с 15 на 16 сентября Дюмурье потихоньку снялся со своей штаб-квартирой. Перейдя оба моста через Эну, он со своими войсками обосновался на высотах Отри, в четырех милях от Гран-Пре. Отсюда, несмотря на панику, дважды произведшую на время беспорядки среди солдат, он продолжил движение к Дамартен-сюр-Ганс с целью занять позиции в Сент-Менегульде, расположенном в конце ущелья Дезилет.

Так как пруссаки должны были выйти из Аргонского леса через ущелье Гран-Пре, Дюмурье одновременно принял все меры к тому, чтобы лагерь, расположенный в Эпине, на пути к Шалону, не мог быть взят в случае, если противник атакует его вместо того, чтобы двинуться на Сент-Менегульд.

В это время генералы Бернонвиль, Шазо и Дюбуке получили приказ присоединиться к Дюмурье, а последний нажал на Келлермана, который покинул Мец 4 сентября, чтобы тот ускорил свое продвижение вперед.

Если все эти генералы встретятся точно в назначенное время, Дюмурье будет иметь в своем распоряжении тридцать пять тысяч человек и вполне сможет противостоять войскам приверженцев Империи.

Брауншвейг со своими пруссаками колебался какое-то время, прежде чем окончательно принять план кампании. Наконец они решили, пройдя через Гран-Пре, выйти из Аргонского леса, чтобы завладеть шалонской дорогой, окружить французскую армию у Сент-Менегульд а и заставить ее сложить оружие.

Вот почему лейб-полк так спешно покинул Лонгве и почему мы стали подниматься вверх по течению Эны.

Погода была ужасная, пасмурная и дождливая. Дороги развезло. Мы шли почти по пояс в грязи. Идти вот так, со связанными руками — это мучение! Право, лучше бы они нас сразу расстреляли!

Да к тому же еще скверное обращение с нами, на какое пруссаки не скупились! А оскорбления, которые они бросали нам в лицо! То было похуже грязи!

А этот Франц фон Граверт, который раз десять приближался к нам совсем близко! Господин Жан с трудом сдерживался. Его связанные руки так и чесались! Схватить бы лейтенанта за шиворот и задушить, как какую-нибудь мерзкую тварь!