Возвращение на родину
Шрифт:
Понятно, что после такого сообщения Людвига Пертца следовало во что бы то ни стало разыскать господина Жана. Тут как раз в Лакруа-о-Буа стало известно, что он схвачен в Аргонском лесу, препровожден в Лонгве, а затем отведен в прусский лагерь вместе с вашим покорным слугой. Нельзя было терять ни минуты. Перед грозившей сыну опасностью госпожа Келлер вновь обрела все свои силы. После ухода австрийской колонны несчастная мать в сопровождении господина де Лоране, барышни Марты, моей сестры покинула Лакруа-о-Буа. Честняга Ганс Штенгер стал их проводником. Вот так наши отважные женщины прибыли к лагерю Брауншвейга в то самое утро, когда нас собирались расстрелять. Сразу после того как мы ушли из палатки, где заседал военный совет, там появилась госпожа Келлер.
Тщетно требовала она помилования сына, ссылаясь на решение суда, установившего, что Жан Келлер — француз. Ей было отказано. Тогда она бросилась по шалонской дороге в ту сторону, куда нас повели… Дальнейшее известно.
Когда все складывается так, чтобы хорошие люди оказались счастливы, коль они к тому же достойны этого, то остается только признать вместе со мною: как хорошо Господь Бог все устраивает!
Что касается положения французов после Вальми, то вот что я могу сказать об этом вкратце.
Прежде всего, ночью Келлерман отдал приказ занять высоты Жизокур, что окончательно обеспечило бы господство французской армии.
Однако пруссаки отрезали нас от шалонской дороги, прервав таким образом сообщение с военными складами. Но так как мы владели Витри, то обозы все-таки доходили и армия в лагере Сент-Менегульд ни в чем не терпела нужды.
Неприятельские войска оставались на своих позициях до конца сентября. Шли переговоры, не приведшие ни к какому результату. Тем не менее в стане пруссаков поспешили перейти границу обратно. Провианта у них не хватало, большой урон наносили болезни, так что 1 октября герцог Брауншвейгский снялся с места.
Следует сказать, что, пока пруссаки стали проходить обратно по ущельям Аргонского леса, ему позволили отступать, не слишком сильно наседая на него. Почему? Этого я не знаю. Ни я, ни остальные совсем не понимали поведения Дюмурье в данном случае.
Вероятно, тут была замешана политика, а я в ней, повторяю, совсем ничего не смыслю.
Важно было то, что противник перешел границу в обратном направлении. Это хотя медленно, но все же было сделано, и во Франции не осталось больше ни одного пруссака, даже господин Жан и тот оказался нашим соотечественником.
Как только стало возможно выехать, мы в середине первой недели октября вернулись все вместе в мою дорогую Пикардию, где наконец-то была отпразднована свадьба Жана Келлера с Мартой де Лоране. Как вы помните, в Бельцингене я должен был стать свидетелем со стороны господина Жана, а потому неудивительно, что я был им и в Сен-Софлье. И если уж этому браку не суждено быть счастливым, то, значит, таких не бывает вообще.
Что касается меня лично, то я спустя несколько дней вернулся в свой полк. Я научился читать и писать и стал, как уже говорил, лейтенантом, а в период имперских войн [129] — капитаном.
129
Имперские войны — иначе: наполеоновские, велись в 1799–1804 годах; после короткого перерыва, когда Наполеон в 1804 году провозгласил себя императором — войны продолжались в 1804–1814 годах и снова после краткого «антракта» — в 1815 году. Носили захватнический характер и коснулись почти всех стран Европы за исключением Великобритании и Швеции.
Вот мой рассказ, изложенный мною для того, чтобы положить конец спорам моих друзей из Гратпанша. Если я излагал события не слишком гладко, то, по крайней мере, рассказал все именно так, как это было на самом деле. А теперь, читатель, позвольте мне отсалютовать вам шпагой.
Наталис Дельпьер,
капитан кавалерии в отставке.