Возвращение Орла. Том 1
Шрифт:
– Здесь они будут жить, в бараке рядом с правлением, – сказал он тучному, с поросячьими глазками, компаньону.
– Все? – с недоверием переспросил толстяк.
Гороховый как будто икнул, очередной раз удивляясь продемонстрированной интуиции – ведь наверняка, толстятина, из машины не выходил, но откуда-то знает, что не все, чует… и как он чует?
– Почти, – ответил с напускным спокойствием, хотя раздражение подступало: с чего бы он отчитывается? Сначала сбегай узнай, теперь доложи… раскомандовался! Не помнит он, чтобы кто-то Гогу старшим назначил.
– Не морщись, не в Ленинграде. Так все или как?
«Подслушал, что ли? Да в Ленинграде он бы его на третий ряд посадил, и то с краю, а тут – шеф… Нет, тут не только фамилия, ведь чует и мысли слушает… и знает, наверняка, свинтус, знает то, о чём ему приходится только догадываться – за каким лешим нас сюда забросили, от таких дел оторвали?»
– Восемь человек на двух машинах и мотоцикле поехали жить на какую-то косу, туристы…
– Восемь мальчиков, восемь физиков едут в смерть… – пропел толстяк задумчиво, и над поросячьими глазками вопросительно взметнулись жидкие брови.
– Нет, нет, – поспешил упокоить толстяка рыжий, – я же, Гога, не дурак, я их пощупал, среди них ни Юры, ни Шуры, ни Валеры, ни Гены. Уехали Михаил, Семён, Веня – Венечкой они его звали… или Винчиком… Аркадий ещё какой-то, прости господи…
Толстяк вздрогнул и угрожающе набычился. Рыжий осёкся – как мог забыть, что у того старшая родня всё сплошь Аркадии? И тесть, и дед… Быстро замял:
– …ну, и прочие, ни одного нашего.
– Нашего-вашего, в твоих «наших» нашего с тобой нет ничего, – недовольно пробубнил толстяк, – и не зови ты меня этим грузинским именем!
– Хорошо, Гога… о-о! – и срочно, чтобы затереть очередную оговорку, добавил: – Большинство всё равно здесь осталось.
– Да что нам большинство? Ты, Толян, свою дерьмократию из головы удали, не люблю я это слово – большинство, бр-р-р…
«Что ни скажи, всё не так», – вздохнул рыжий, чувствуя, как, несмотря на свою брыкливость, старшинство над собой начал признавать.
– Так куда, ты говоришь, они поехали?
– На косу.
– На кё-ёсу, – передразнил Гога, закрепив этим своё верховенство, – на этой змеючей реке кос больше, чем домов в Москве.
– В сторону Овощного.
– Поехали.
Рыжий тихо выругался и повернул ключ зажигания.
В сумбурных директивах отмечалось, что есть только три места на реке, где этот замаскированный под физиков-колхозников десант мог попасть на присылаемый за ними корабль (катер? баржу? ракету на воздушных крыльях?). Первые два как будто понятны: Коломна, заштатный городок, почему-то попавший вдруг у этих стратегов в чуть ли не мировую столицу, и устье Ройки, где строился первый российский военный корабль «Орёл», якобы прообраз того, не зная чего. А третье было неизвестно даже таким крутым дядькам, которые их сюда командировали… «По обстановке…»
Толян было воспротивился этой странной командировке – куда? У нас же серьёзное дело, коммунизм рушить – в самом разгаре! Но его осадили, обидно осадили. Некоторые слова хлёстче подзатыльника. Крутые дядьки…
Мы едем!
…в слове «свободный» есть доля шутки.
Не грех ли на залив сменять дом колченогий, пусторукий…
Что за жизнь должна быть у людей, чтобы только от перемены несвободы на меньшую они уже сходили с ума? Или дело именно в перемене? Выбрались из подвалов – в прямом и переносном смысле. Или – в весне? Что для них свобода?
Поселение Малеевское, оно же совхозное отделение «Овощное», от Деднова (Дединово местные чаще называют по-старому – Дедново) вверх по течению Оки километра четыре, по асфальту все десять.
Нет в нашей средней полосе поры лучше, чем середина мая: всё цветёт, щепка на щепку лезет (Ощепков на Ощепкову, «Люба! Я вернулся!»), земля дышит, рвёт её изнутри семя и рвётся само, и рыба, и птица, и откомандированный в колхоз физик – все с ума сходят. Весна!
Эх, разогнаться бы до сверхзвуковой – быстрее, быстрее, хотится, хотится… – но то и дело приходилось тормозить, даже останавливаться: слева направо переходило дорогу одно коровье стадо, через километр справа налево другое, ещё через полкилометра третье стадо вообще шло по дороге, украшая асфальт дымящимися заплатами, а по сторонам, вблизи и вдалеке, тут и там виднелись ещё и ещё разноцветные коровьи семейства.
Поручик от нетерпения нервничал, Аркадий ликовал:
– Свобода! Воля! – В восхищении тыкал пальцем в скопления крупных рогатых и радостно выдыхал: – Вот это галока!
Поручик и не переспрашивал, какая-такая галока (команда начинала привыкать, что Аркадий вытворял последнее время со словами не пойми что, иногда произнося и самому себе непонятные созвучья), но про себя подумал, что если кто-то захотел бы придумать этакую коровью планету, то лучшего прообраза, чем эта окская пойма, нигде в мире не найти.
– Плодитесь, коровы! – орал не своим голосом в открытое окно Аркадий. – Плодитесь, жизнь коротка! – И опять своё: – Свобода! Воля!
После поворота перед Бором дорога километров пять петляла вдоль Прорвы, утонувшей в густом дурмане черёмуховых зарослях. И само Малеевское кипело белым – цвели яблони и вишни. И маленькое человеческое облачко, движущееся на трёх железяках к заветному месту на волшебной реке, тоже кипело белой радостью ожидания… чего?