Возвращение Орла. Том 2
Шрифт:
– Пропадём.
– Наоборот, спасёмся. Если хочешь знать, мир спасут не деятели, а неудачливые рыболовы, ибо никто на свете дольше них не смотрел на воду. Вот река-то, смотри.
И Самцил сдался: какая уж теперь работа! Видя такое дело, Семён оседлал трёхногого коня и уехал в Дединово.
Семён расследует
Держа в руке живой и влажный шар…
Кати в музее не оказалось – Семён сразу осиротел.
С утробной тоской чувствовал, что по какому-то не выразимому словами главному параметру не дотягивает до этой девушки.
Пробовал представить её матерью. Не получалось. Не про неё, видно, розановский канон, где девушка без детей – грешница, про неё скорее горьковский, по которому все женщины неизлечимо больны одиночеством, только одни, включая многодетных матерей и многомужних жён, – латентные, а другие, вот такие, как Катя, – явные… Хотя… хотя как раз явных симптомов, вроде устало-зовущего взгляда, с разной степенью тщательности упрятанного в томность, у молодой дединовской вещуньи и не было. Наоборот, это ты рядом с ней начинаешь казаться себе одиноким и всеми покинутым и ловишь себя на желании попроситься в угадываемую за ней свиту.
И ещё имя: Катя… Вот ведь! Кремневое «К», открытое, но тоже по-своему, «по-гласному» каменное «а», эталонной твёрдости «т» – разве можно такие звуки надевать на прекрасное, хрупкое созданье?! В этом трезвучии живёт эхо неотвратимого наказания, жёсткое требование ответа даже за не совершённое, но предполагаемое, возможное при малейшем отклонении от собственной природы, преступление. Недаром кат по-старому – заплечных дел мастер… Но «я»! Как оно смягчает это эхо (как и все, почти все русские имена – Коля, Валя, Маня, Толя, – все, которые нужно смягчать. Немцы не умеют говорить по-русски правильно, потому что им уже недоступно это неразрывное смягчение изначально жёсткого смысла, превращение его безжалостного природного звучания в человеческое – Катя, у них разрыв: Кат я, Кол я, Вал я)…
А иногда ему даже казалось, что под этим платьицем вообще нет тела или, по крайней мере создано оно совершенно из другого материала, чем тело жены и двух его лыткаринских подружек, или что внутри этого тела, обманного, спрятано настоящее, то самое другое… И он – поэт, футболист, физик-ядерщик! – был ей, мышке музейной, катастрофически не ровня. Чувствовал, что её тайна тут и кроется, в нём, не способном достичь нужной высоты в уважении и почитании Девы, то есть он недостаточно для этого Герой. Это минус, но есть и плюс: при ней он с какой-то прописной очевидностью ощущает необходимость стать им…
И на понимание этого натолкнула его опять-же она:
– Мужчинам только кажется, что они отцы, они – дети. Знаешь, в чём ваша беда? Вам не хватает настоящих женщин, которые не позволили бы вам не быть героями. Ваша беда, наша вина. Все ругают, и будут долго ещё ругать и валить всё на мужчин, ошибочно полагая их изначально сильными, а вы слабые… посмотритесь в зеркало! Но вы не виноваты… то есть, вы, слабые, не так сильно виноваты, как мы, сильные. Не знаю, как правильно сказать, но я чувствую, что у этой земли, у этих рек и полей сущность – женская… точнее, в женскую душу сила из этой земли льётся свободней, поэтому её в нас больше, и уже через нас она перейдёт, должна бы переходить в вас…
– Благородно, конечно, но не думаешь ли ты этим благородством совсем добить нашего пьяньчужку?
– Нет, потому что это – правда. Нашему человеку от правды хуже не бывает… по-честности… так ваш Аркадий говорит?
– Неужели здесь вся сила от женщин? И никак не может быть по-другому?
– Может, но когда на этой земле появляются мужчины со своей силой, от неё только разор. Вот увидишь, скоро опять придут сильные мужчины, сильные своей силой, и земля от их силы заплачет. Да так уже бывало. У силы, которая не через нас, другой цвет и чужой запах…
– Назад в матриархат? Да здравствует бабий век? Катька-Анька-Лизка-Катька?
– Нет-нет, женщина не должна управлять, она должна вдохновлять. Не управлять, а, если хочешь, направлять, потому что вы, мужчины, мир знаете умом, а мы его чувствуем; знание же может быть ложным или неполным, а чувство – нет, во всяком случае, гораздо реже. Поэтому и были во всех порядочных культурах институты женщин-жриц.
– Пифии, весталки?
– Да, без их слова ни одну войну не начинали. И у кельтов были женщины-жрицы, и в Индии были йогини-колдуньи, да и наши ведьмы и бабы-яги с того же поля.
– А амазонки!?
– Нет, амазонки – это поляницы-богатырши, они не жрицы, они вроде как монашки-воительницы, Пересветы и Осляби в юбках.
– Почему монашки?
– Потому что амазонки. Не матери, не жонки, а-ма-жонки.
Семён даже остановился.
– Вот это я Аркадию предъявлю!..
– Аркадию?
– Он у нас ещё тот этимолог… Фасмер, если б с ним полчаса поговорил, сжёг бы свой словарь в трёх огнях, а сам бы повесился.
– А откуда он черпает? Много читает?
– Вообще не читает. В воду смотрит.
– В воду? Интересно… Правда, очень интересно.
– Что ж вы тогда дур валяете? – шутка прозвучала жёстко. – Вдохновляйте!
Вспомнил этот разговор, снова не согласился: ну, не может быть женщина виновата! Виноват всегда мужчина, даже когда виновата женщина. Особенно когда виновата женщина, мужчина виноват трижды, позволив женщине стать виноватой.
Записал это как стихотвореньице.
И ещё показатель: при Кате хочется писать стихи. Конечно, поэзия не может заменить всю любовь и только вытекает из нее, как из озера ручей – вспомнил вдруг Семён (кажется, из Пришвина) и добавил из своего чувства, что стихи пишешь иногда только ради того, чтоб услышал их один только человек. Даже если он их и не услышит.