Возвращение с Западного фронта (сборник)
Шрифт:
Рабе вздохнул и укутался одеялом.
– Иногда хочется заснуть и не просыпаться десять лет.
– И постареть на десять лет? – спросил Марилл.
Рабе недоверчиво взглянул на него.
– Нет, этого не надо, – сказал он. – Ведь тогда мои дети будут уже взрослыми людьми.
Керн постучался в соседнюю дверь. Послышался чей-то невнятный голос. Он открыл дверь и замер: перед ним стояла старуха Шимановска.
У нее было совиное лицо. Вздутые складки кожи, покрытые густым слоем пудры, вызывали представление о заснеженном горном
– Что вам угодно, мой юный друг? – спросила она низким театральным голосом, полным патетики.
– Я хотел бы поговорить с фрейлейн Холланд.
Улыбка исчезла, словно ее стерли.
– Ах, вот что!
Шимановска смерила Керна презрительным взглядом, отошла от двери и резко застучала спицами.
Рут Холланд сидела на кровати и читала. Керн заметил, что это та самая кровать, к которой он подошел тогда ночью. Внезапно его обдало теплом.
– Можно мне спросить у вас кое-что? – обратился он к ней.
Девушка встала и вышла с ним в коридор. Шимановска, словно раненая кобылица, шумно вздохнула им вслед.
– Я хотел спросить, не пойдете ли вы со мной в кино, – сказал Керн. – У меня два билета, – соврал он.
Рут Холланд внимательно посмотрела на него.
– Или у вас другие планы? Ведь это вполне возможно…
Она отрицательно покачала головой:
– Нет у меня никаких планов.
– Тогда пойдемте! Чего ради сидеть весь вечер в комнате?
– К этому я уже привыкла.
– Тем хуже. Я провел у вас всего две минуты, но и то обрадовался, что вышел сюда. Еще немного, и она бы меня сожрала.
Девушка рассмеялась. И в этот момент она показалась ему маленькой девочкой.
– Шимановска только выглядит такой страшной. Сердце у нее доброе.
– Может быть, но по ней этого не видать. Сеанс начинается через пятнадцать минут. Пойдемте?
– Хорошо, – сказала Рут, словно решившись на что-то.
Когда они подошли к кино, Керн заторопился.
– Одну минутку, возьму билеты в кассе. Они оставлены для меня.
Он купил два билета, надеясь, что она ничего не заметила. Впрочем, тут же это стало ему совершенно безразлично. Главное заключалось в другом: она пошла с ним и сидела рядом.
В зале погас свет. На экране появилась живописная и залитая солнцем крепость Марракеша. Пустыня сверкала, и в жаркой африканской ночи дрожали монотонные звуки флейт и барабанов…
Рут Холланд откинулась на спинку кресла. Музыка обрушилась на нее, как теплый дождь… теплый, монотонный дождь, из которого всплывало мучительное воспоминание…
Это было в апреле. Она стояла у крепостного рва в Нюрнберге. В темноте перед ней вырисовывалась фигура студента Герберта Биллинга, державшего в руке скомканную газету.
– Понимаешь, о чем я говорю, Рут?
– Да, понимаю, Герберт! Это легко понять.
Биллинг продолжал комкать номер «Штюрмера».
– Меня назвали в газете еврейским холуем! Человеком, позорящим свою расу? Это полный крах, ты понимаешь?
– Да, Герберт.
– Надо же мне как-нибудь выпутаться. Вся моя карьера поставлена на карту. Это напечатано в газете, которую все читают. Понимаешь?
– Да, Герберт. Мое имя тоже напечатано в газете.
– Совсем другое дело! Тебе-то что? Ведь ты все равно уже не можешь учиться в университете.
– Ты прав, Герберт.
– Значит, конец, да? Мы расстались, и между нами все кончено.
– Все. А теперь прощай.
Она повернулась и пошла.
– Погоди… Рут… Послушай… минутку!..
Она остановилась. Герберт подошел к ней. В темноте его лицо было совсем близко, и она слышала его порывистое дыхание.
– Послушай, – сказал он. – Куда ты сейчас пойдешь?
– Домой.
– Тебе же не к спеху… – Его дыхание участилось. – Мы, конечно, договорились обо всем, правда? Так тому и быть! Но ты ведь могла бы… мы могли бы… как раз сегодня вечером у меня никого нет дома, понимаешь?.. Нас никто не увидит… – Он схватил ее за руку. – Зачем нам расставаться именно так… я хочу сказать, так официально… Ведь можно бы еще разок…
– Уйди, – сказала она. – Немедленно уйди!
– Да будь же умницей, Рут. – Он обнял ее.
Рут с минуту всматривалась в красивое лицо, которое любила, которому бездумно доверилась. Затем размахнулась и дала Биллингу пощечину.
– Уйди! – закричала она, и слезы брызнули у нее из глаз. – Уйди!
Он пошатнулся и сделал шаг назад.
– Что?! Бить?! Бить меня! И это ты, грязная жидовская свинья, смеешь бить меня?
Он хотел было броситься на нее.
– Уйди! – крикнула она истошным голосом.
Он испуганно оглянулся.
– Заткнись! – прошипел он. – Еще небось хочешь натравить на меня людей? Это доставило бы тебе удовольствие! Как же! Я уйду! Да, да, уйду! Слава Богу, что я избавился от тебя!
«Quand lamour meurt» [23] , – пел на экране томный женский голос, плывя сквозь шум и дым марокканского кафе. Рут провела рукой по лбу.
Рядом с этим все остальное казалось незначительным. Страхи и тревоги родственников, у которых она жила. Дядя настаивал на скорейшем отъезде, чтобы избежать ареста… Потом пришла анонимка: ей сообщили, что если через три дня она не исчезнет, то ей остригут волосы и как осквернительницу арийской расы повезут на телеге через весь город с позорными надписями на спине и груди… Потом прощание с могилой матери… Дождливое утро у памятника павшим воинам; кто-то стер имя ее отца, убитого во Фландрии в 1916 году. Отец был еврей… Наконец поспешное, одинокое бегство через границу в Прагу… Она захватила с собой несколько драгоценностей, оставшихся от матери…
23
Когда умирает любовь (фр.).