Возвращение с Западного фронта (сборник)
Шрифт:
– Всемирная выставка?
– Да, малыш, – сказал Штайнер. – Говорят, там набирают рабочих и не особенно интересуются их документами.
– Когда же ты успел все это разузнать, Штайнер? Сколько времени ты в Париже?
– Четыре дня. Прибыл сюда из Страсбурга. Были у меня там кое-какие дела. О вас мне рассказал Классман. Я встретил его в префектуре. Не забывайте, дети, что у меня есть паспорт. Через несколько дней переберусь в отель «Энтернасиональ». Очень мне нравится это название.
Кафе «Морис» чем-то напоминало венское
– Вот это и был Дикман, – сказал Штайнер. – Он знает все. Насчет Всемирной выставки я не ошибся. Сейчас сооружаются иностранные павильоны. Строительство ведется за счет иностранных правительств. Часть рабочей силы прибыла из-за границы, но для земляных работ и тому подобного нанимают людей на месте. Этим надо воспользоваться! Поскольку жалованье рабочим выплачивается различными иностранными комитетами, французы почти не обращают внимания на тех, кто работает на площадках. Завтра утром сходим туда. Кстати, многие эмигранты уже работают там. Ведь мы дешевле французов, и в этом наше преимущество.
Дикман вернулся с двумя пальто, переброшенными через руку.
– Думаю, подойдут.
– Примерь-ка пальто, – сказал Штайнер Керну. – Сначала ты, а потом Рут. Сопротивляться бессмысленно.
Оба пальто оказались в самый раз, словно были сшиты по мерке. А на том, что досталось Рут, был даже меховой воротничок, правда, уже слегка потертый. Дикман слабо улыбнулся.
– У меня верный глаз, – сказал он.
– Скажи, Генрих, неужели ты не мог найти в своем старье чего-нибудь получше? – спросил Штайнер.
– А разве это плохие пальто? – обиделся Дикман. – Не новые, конечно. Сам понимаешь. А вот это с меховым воротником когда-то носила одна графиня… Разумеется, графиня в изгнании, – торопливо добавил он, перехватив взгляд Штайнера. – Имей в виду, Йозеф, это настоящий енот. Не какой-нибудь там кролик.
– Ладно. Берем и то и другое. Завтра зайду к тебе, договоримся о цене.
– Это ни к чему. Возьми их так. Ведь я еще не рассчитался с тобой.
– Какая чушь!
– Никакая не чушь. Возьми оба пальто и забудь про них. В свое время ты вызволил меня из большой беды. Боже мой, вспомнить страшно!
– Как тебе живется? – спросил Штайнер.
Дикман пожал плечами.
– Зарабатываю достаточно, чтобы прокормить детей и себя. Но мне противно жить в вечном напряжении, в каких-то судорогах.
Штайнер рассмеялся:
– Только без сентиментальностей, Генрих! Я подделывал документы, шулерствовал, бродяжничал, наносил людям телесные повреждения, оказывал сопротивление властям и все такое прочее. Но тем не менее совесть моя совершенно чиста.
Дикман кивнул.
– Моя младшенькая заболела гриппом. Лежит с высокой температурой. Но кажется, дети легко переносят это? – Он вопросительно посмотрел на Штайнера.
– Ничего страшного. Просто идет быстрый процесс выздоровления, – успокоил его тот.
– Сегодня пойду домой пораньше.
Штайнер заказал себе коньяку.
– И тебе тоже, малыш? – обратился он к Керну.
– Послушай, Штайнер… – начал было Керн.
Штайнер остановил его движением руки:
– Ни звука! Это просто рождественские подарки, которые мне ничего не стоят. Ведь сами видели. Рут, как насчет рюмочки коньяку? Не откажетесь?
– Не откажусь.
– Новые пальто! Надежда на работу! – Керн выпил коньяк. – Жизнь начинает становиться интересней.
– Не обманывайся! – усмехнулся Штайнер. – Потом, когда у тебя будет вдоволь работы, время вынужденной безработицы покажется тебе самым интересным периодом твоей жизни. Усядешься в кресло, окруженный внучатами, и начнешь дивный рассказ: «Тогда в Париже…»
Мимо прошел Дикман. Он устало поклонился на ходу и направился к выходу.
– Был когда-то социал-демократическим бургомистром, – сказал Штайнер, посмотрев ему вслед. – Пятеро детей. Жена умерла. Наловчился попрошайничать. С этаким достоинством. Знает все. Но у него излишне нежная душа, как это часто бывает у социал-демократов. Поэтому они такие неважные политики.
Кафе стало заполняться людьми. Каждому хотелось захватить место на полу для ночлега. Штайнер допил свой коньяк.
– Хозяин просто замечательный человек. Разрешает спать всем, было бы только где. Бесплатно. Или за чашку кофе. Не будь таких заведений, многим пришлось бы очень худо. – Он поднялся. – Пойдемте, ребята.
Они вышли на улицу. Было ветрено и холодно. Рут подняла енотовый воротник своего пальто, плотно запахнулась и благодарно улыбнулась Штайнеру. Тот приветливо кивнул ей:
– Вам тепло, маленькая Рут! Все на свете зависит только от малой толики тепла.
Он подозвал проходившую мимо старую цветочницу. Она подошла, шаркая сношенными туфлями.
– Фиалки, – прокряхтела она, – свежие фиалки с Ривьеры.
– Что за город! Декабрь – и вдруг фиалки на улице! – Штайнер взял букетик и преподнес его Рут. – Фиолетовое счастье! Бесполезное цветение! Бесполезные вещи! Впрочем, именно они-то и согревают нас больше всего! – Он подмигнул Керну. – Об этом помните всю жизнь, как сказал бы Марилл.
Они сидели в столовой на Всемирной выставке. Был день получки. Керн разложил тонкие кредитки вокруг своей тарелки.
– Двести семьдесят франков! – сказал он. – Заработаны за неделю! И это уже в третий раз! Просто сказка!
С минуту Марилл, явно забавляясь, разглядывал его. Затем поднял рюмку и обратился к Штайнеру:
– Выпьем за отвращение к этим бумажкам, мой дорогой Губер. Их власть над людьми просто поразительна! Наши праотцы трепетали перед громом и молнией, перед тиграми и землетрясениями; более близкие предки – перед саблями, разбойниками, моровыми болезнями и Господом Богом; мы же трепещем перед бумажками, на которых что-то напечатано, – будь то деньги или паспорт. Неандертальца убивали дубинкой, римлянина – копьем, средневековый человек погибал от чумы, нас же можно запросто умертвить куском бумаги.