ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША

Сабатини Рафаэль

— Скучного?! О Андре!

Он изобразил изумление.

— Вы полагаете, оно не будет скучным? Хм, но я уверяю вас: путешествия почти все скучны. И потом, этот туринский двор! Он просто знаменит своей серостью и однообразием. Дорогая, можете считать необходимость остаться чудесным избавлением, если, конечно, с дядюшкой всё будет в порядке. У вас появилась очень веская причина просить Мадам об отставке. Сходите, проведайте господина де Керкадью и скажите потом, не следует ли вызвать врача.

Андре-Луи увлёк невесту наверх, и обсуждение таким образом было закрыто.

Господин де Керкадью был плохим актёром, к тому же он чувствовал себя виноватым, поэтому свою роль сыграл из рук вон плохо. Он боялся чрезмерно встревожить племянницу, и, если бы не Андре-Луи, она ушла бы от него полностью успокоенной.

— Необходимо убедить его, что он совсем на так плох, — сказал Моро, как только они оказались за дверью больного. — Не нужно его волновать. Вы видели, я старался, как мог. Но я уверен, мы должны пригласить доктора. Я очень рад, что вы остаётесь, Алина. И ваш дядюшка, я знаю, тоже обрадуется, когда я ему скажу, хотя, конечно виду не покажет.

Больше о Турине не упоминали. В тревоге за господина де Керкадью Алина даже не стала дожидаться отъезда Мадам и сразу же перебралась в «Три короны». Мадам не скрывала досады, но отказать фрейлине в отставке по такой уважительной причине не могла.

Андре-Луи поздравил себя с лёгкой победой. Ни он, ни госпожа де Бальби, вдохновительница его замысла, не догадывались, что битва при Вальми и её последствия опрокинут все их расчёты.

Глава VIII. ВАЛЬМИ

Двадцатипятитысячная армия эмигрантов рвалась в бой. Их подстёгивало быстрое сокращение ограниченных средств, большую часть которых принцы выложили за красивые мундиры, прекрасных лошадей и снаряжение, придававшее воинству такой непревзойдённый парадный блеск. К большому неудовольствию графа Прованского, предпочитавшего сидячий образ жизни и ненавидевший любые формы физических упражнений, принцам пришлось занять подобающее им место во главе блистательных войск. Что поделаешь, выбрал роль — играй её до конца, даже если природа отказала в необходимых дарованиях.

В арьергарде великолепных колонн тянулся длинный обоз армейских фургонов, среди которых выделялись два огромных деревянных сооружения на колёсах, представлявших собой печатный двор. Принцы везли с собой печатный пресс для производства ассигнаций, которые уже заполонили Европу и вызвали серьёзное беспокойство правительств. Когда-то его высочество торжественно поклялся, что король Франции примет на себя обязательство по обеспечению этих бумажных «денег». Он также пообещал, что они не будут пущены в обращение до вступления войск во Францию. Но обещание было нарушено, и под давлением иностранных союзников Мосье пришлось отказаться от столь необременительного способа пополнения тающих миллионов. Теперь же он собирался вновь заняться любимым делом.

Бок о бок с эмигрантами шагали прусская и австрийская армии. Эмигранты простодушно верили, что легионеры преследуют единственную цель — освободить короля, очистить Францию от скверны и вернуть её законным правителям — словом, как гласил родившийся в Кобленце дворянский клич, «отвоевать Трон и Алтарь». Заблуждение, слишком наивное для людей, считавших себя избранными. Они будто не слышали остроту австрийского императора, отпущенную им в ответ на призыв спасти Марию-Антуанетту: «У меня действительно есть сестра во Франции, но Франция мне не сестра». Австрийская августейшая фамилия произвела на свет слишком много великих княжон, чтобы всерьёз тревожиться о судьбе одной из них, пусть даже и сделавшейся французской королевой. Что действительно интересовало Австрию, так это Лоррен, некогда принадлежавший австрийским князьям.

Столь же корыстные цели преследовала и Пруссия, которая намеревалась аннексировать Франш-Конте. Война давала обоим державам прекрасную возможность поправить баланс, некогда нарушенный одержимым манией величия Людовиком XIV.

Но об этом пока не было сказано ни слова, и в душе дворян-французов ещё не зародились подозрения относительно целей союзников, не совпадавших с собственными целями эмигрантов. Хотя, заметим, оснований к этому было больше, чем достаточно. Король Пруссии практически отстранил принцев от командования. Их высочества вместе со своими приближёнными оказались скорее в положении наблюдателей, нежели помощников. И наблюдение это могло дать немало пищи для размышлений. Чего стоил один тот факт, что австрийцы по мере продвижения вперёд расставляли свои чёрно-жёлтые пограничные столбы, увенчанные двуглавым орлом!

После взятия Лонгви пруссаки двинулись на Верден. Воплощая в жизнь угрозы из манифеста герцога Брауншвейгского, они методично разоряли и сжигали все деревни на своём пути. Надо полагать, они считали такую меру справедливым наказанием наглецам, осмелившимся оказать сопротивление захватчикам.

До начала кампании принцы уверяли союзников, что, стоит им только вступить на французскую территорию, как народ, отбросив страх перед революционерами, поспешит примкнуть к освободителям. Однако, если такие настроения и имели место, то поведение пруссаков никак их не поощряло.

Тридцатого августа после непродолжительного обстрела пал Верден, и теперь дорога на Париж была открыта.

Эта новость, достигнув столицы, вызвала там двумя неделями позже массовые убийства. Лафайет понял, что конституционной монархии пришёл конец и его ждёт обвинение в государственной измене. Оставалось только спасаться бегством, и он бежал. Намереваясь через Голландию отплыть в Соединённые Штаты, Лафайет пересёк границу, но тут попал в руки врагов. Вопреки всем обычаям того времени, его, словно какого-нибудь жалкого воришку, обрекли на тюремное заключение, правда, многолетнее.

Революционные власти прислали на его место Дюмурье. Ему предстояло остановить три великолепно обученные и снаряжённые армии, имевшие три тысячи орудий, силами оборванного войска, едва ли насчитывавшего двадцать пять тысяч человек — голодных, необстрелянных, скверно вооружённых простолюдинов при поддержке всего сорока пушек.

И тут произошла пустяковая перестрелка, вошедшая в историю под высокопарным названием битвы при Вальми. Потери в ней составили всего около трёхсот человек французов и менее двухсот союзников. Тем не менее стычка ознаменовала начало конца всей кампании. Впоследствии Бонапарт признавал, что эта загадка по-прежнему приводит его в замешательство.