ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША
Шрифт:
— Если я утверждаю, что они у меня были, значит, я их достал. Хотя я и гасконец, никто до сих пор не усомнился опрометчиво в моей честности и не допустил, что я могу запятнать себя ложью. Я потратил золото на подкуп нескольких продажных каналий. На них, кстати, сегодня лежит ответственность за управление Францией. Я давал взятку любому чиновнику, который мог мне пригодиться, кто мог помочь воплощению моего замысла.
А что до остального, монсеньор, то мой провал обусловлен двумя факторами, которые я не принял в расчёт, когда пускался в это трудное и, смею заверить, опасное предприятие. Во-первых, когда я прибыл в Париж, король находился уже под усиленной охраной на положении узника. Я опоздал всего на несколько дней, но их оказалось достаточно, чтобы задуманный мною план стал неосуществимым. И если вы, ваше высочество, желаете проявить
Д'Антраг вздрогнул и вскричал возмущённо:
— На мне, сударь? Как это?..
— На вас, сударь, — отрезал де Бац, обрадованный, наконец, возможностью запустить зубы в противника, не защищённого титулом. — Не вы ли отнеслись к моему плану с пренебрежением? Не вы ли оспаривали его перед монсеньором и называли безрассудной тратой денег? Если бы не вы, я выехал бы тремя неделями раньше. Я оказался бы в Париже в то время, когда король пользовался относительной свободой в Люксембурге. В моём распоряжении осталось бы ещё целых две недели на подготовку побега, который стал невозможен после заключения его величества в Тампль.
— Об этом нам известно только с ваших слов, — сказал д'Антраг, кривя губы и искоса поглядывая на принца.
— Вот именно, и надеюсь, вам достанет мудрости не подвергать их сомнению, — ответил барон резко — так резко, что регенту пришлось постучать чем-то по столу, чтобы напомнить обоим о своём присутствии и о надлежащем почтении к своему титулу.
— Ну а вторая причина вашего провала, господин де Бац? — осведомился он, возвращая барона в основное русло обсуждаемой темы.
— Предательство, опасность которого я всегда сознавал. Но у меня не было выбора, и пришлось пойти на риск. Обнаружив, что заключение его величества разрушило мой первоначальный замысел, я встал перед необходимостью составить новый план кампании. Правильно или ошибочно, но я решил, что спасение в последнюю минуту даёт наилучшие шансы. Я до сих пор убеждён, что сделал верный выбор, и, если бы не предательство, добился бы успеха. Осуществление побега требовало сугубой осторожности, безграничного терпения и кропотливой подготовки. Всё это я сумел обеспечить. Я собрал небольшой отряд роялистов и поручил каждому из них завербовать нескольких других. Скоро в моём распоряжении оказалось пятьсот человек, и все мы постоянно поддерживали связь друг с другом. Я проинструктировал, снарядил и вооружил их под самым носом у Конвента и его Комитета безопасности. Я не жалел денег. Когда стало ясно, что его величество предстанет перед «судом» и приговор предрешён, мой план действий был уже разработан окончательно. Ни у кого не вызывало сомнений, что только самый отъявленный сброд приветствует казнь короля, тогда как основная масса народа охвачена страхом и отвращением к палачам. Но это большинство не могло оказать сопротивления агрессивному крикливому меньшинству. Только прозвучавший в нужную минуту смелый призыв мог вывести его из оцепенения. Особа миропомазанника окружена неким ореолом. Короля воспринимают не столько как личность, сколько как символ, воплощение идеи. Любому, хоть сколько-нибудь наделённому воображением или чувствами человеку насилие над королём отвратительно. На это и возлагал я надежды: я собирался расставить свои пять сотен в удобном месте, мимо которого короля должны были везти на казнь, и, когда карета поравнялась бы с нами, подать сигнал. Мои люди с криком «Жизнь королю!» бросились бы на охрану…
Барон перевёл дыхание. Семеро, зачарованные рассказом, казалось, старались не дышать. Все глаза были устремлены на гасконца.
— Может ли ваше высочество сомневаться, может ли сомневаться кто-нибудь вообще, в том, что должно было последовать вслед за тем? Мои пятьсот человек составили бы ядро массового бунта противников казни его величества. Они стали бы режущей кромкой топора, который обрушился бы на палачей. Парижане стряхнули бы с себя оцепенение. — Полковник вздохнул. — H'elas! Если бы любой из вас был там, стоял вместе со мной в назначенном месте на углу улицы Луны у бастиона Бон-Нувель, если бы вы видели благоговейный ужас толпы, собравшейся посмотреть на королевскую карету, направлявшуюся на площадь Революции (как теперь называется площадь Людовика XV), если бы вы слышали гробовое молчание тысяч людей, вы не усомнились бы в моей правоте.
Когда я стоял там и ждал, я не только не сомневался в успехе плана — я был почти что уверен в нём, почти уверен, что вызову пожар, который калёным железом выжжет семя революции. Наш лозунг мог поднять тысячи людей, не доверяющих новому режиму. Ведь сколько французов с ужасом смотрят на распространение анархии и хаоса! Им не хватает только решительного руководства. Мы могли бы поднять такую бурю, которая навсегда смела бы Конвент вместе с поддерживающей его чернью и вновь вознесла бы короля на трон.
Де Бац снова остановился и криво улыбнулся, видя всеобщее внимание.
— Но я, как вы, монсеньор, изволили заметить, гасконец. Что пользы продолжать? Я потерпел неудачу. Вот о чём надлежит помнить. Умно составленный план искусство комбинации, энергия и мужество исполнителей — какое значение имеют они, если цель не достигнута? Если тонкую черту, что отделяет иногда успех от провала, так и не удалось перешагнуть.
Сарказм барона уязвил слушателей. Однако его высочество, захваченный рассказом, попросту не заметил насмешки.
— Но как вышло, что вы потерпели неудачу? Как?
По лицу де Баца пробежала тень.
— Я уже сказал. Нас предал один из тех — кто именно, мне неизвестно, — кому я вынужден был довериться.
— Это было неизбежно, раз вы посвятили в план стольких человек, — проскрипел д'Антраг. — Следовало бы предвидеть такую возможность.
— Я её предвидел. Не такой уж я законченный глупец, как вам, господин д'Антраг, видимо, представляется. Но иногда предвидение не позволяет избежать опасности. Человек в горящем доме несомненно предвидит, что, прыгнув из окна, может сломать шею. И тем не менее он прыгает, поскольку не хочет сгореть заживо. Я понимал опасность и сделал всё возможное, чтобы оградить нас от неё. Но я вынужден был рисковать. Иного выхода не было.
— И что произошло потом? — нетерпеливо спросил принц. — Вы не рассказали до конца.
— Вас интересуют подробности, монсеньор? — Де Бац пожал плечами и возобновил рассказ. — Так вот, повторюсь: в целом Париж не желал смерти короля. Парижан напугал приговор, граничивший со святотатством, их мучил неосознанный страх перед ужасными последствиями этого злодеяния. Как я уже сказал, ни один человек, побывавший в то январское утро на улице в толпе, не испытывает на этот счёт никаких сомнений. Знал об этом и Конвент, и комитеты. От Тампля до площади Революции выставили двойную цепь солдат, движение карет и повозок было там запрещено. Короля конвоировали не только полк Национальной жандармерии и полк гренадер Национальной гвардии, но и артиллерийский дивизион. Охранники окружали королевскую карету тесным кольцом. Закрытые окна, из страха, что мимолётный взгляд простого люда на лицо его величества может привести к взрыву, замазали мыльной пеной. Власти прекрасно понимали, какое настроение царит в толпе. Топот печатающих шаг конвоиров, грохот и дребезжание лафетов да барабанная дробь — вот единственные звуки, оглашавшие улицы. Гробовое молчание тысяч людей, в последний раз видевших своего короля, было настолько впечатляющим, настолько неестественным, что только свидетели этого зрелища способны понять всю его невыразимую и мрачную торжественность.
Монсеньор, я так подробно останавливаюсь на этом, чтобы показать вам, сколь далёк я от ошибки в оценке общественного настроения, от которого мы зависели. Власти сознавали, что само их существование в этот день поставлено на карту. — Барон возвысил голос и произнёс с неожиданной горячностью: — Я не колеблясь утверждаю, что, посылая короля на казнь, они рисковали куда сильнее меня, человека, пытавшегося его спасти.
Он швырнул эту фразу, словно перчатку, и мгновение выжидал, не примет ли кто его вызов. Откровенно неприязненный взгляд де Баца был при этом обращён на д'Антрага. Но никто не возразил, и, вернувшись к прежнему, довольно печальному тону, барон возобновил своё повествование.
— Не было ещё и семи часов, когда я пришёл на условленное место на углу улицы Луны. Я забрался на бастион и начал ждать. Время шло. Толпа позади солдатских рядов росла и уплотнялась. Люди стояли в безмолвном оцепенении, не столько из-за стужи ненастного зимнего утра, сколько скованные ужасом. Я с возрастающей тревогой вглядывался в толпу, но не мог обнаружить никого из своих. Наконец, когда в отдалении раздалась барабанная дробь, ко мне присоединились два участника нашего заговора — маркиз де Ла Гиш и Дево. Узнав, что других ещё по непонятной причине нет, они тоже пришли в отчаяние.