ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША
Шрифт:
— Вы возвращаетесь?
— Разумеется. Неужто я стану ржаветь в изгнании, когда на родине столько дел? Пускай мне не посчастливилось спасти короля. Д'Антраг по своей глупой ревности задержал меня в Кобленце, когда мне надлежало мчаться в Париж. Но с королевой, я надеюсь, мне повезёт больше.
— То есть вы попытаетесь её спасти?
— Не думаю, что эта задача настолько трудна, что с ней не справятся золото и сталь. — И де Бац беззаботно улыбнулся.
Вино кончилось. Андре-Луи встал. Его тёмные глаза задумчиво смотрели на решительное лицо барона.
— Господин де Бац, если вам угодно, можете преуменьшать свои заслуги, но, кажется, вы самый храбрый из людей, которых я знаю.
— Вы мне льстите, господин Моро. Лучше скажите, имеете ли вы влияние на регента?
— Я?! Конечно же нет.
— Жаль. Вы могли бы убедить его в существовании добродетели, которую во мне усмотрели. Он-то не слишком высокого мнения о моей персоне. Впрочем, я надеюсь поправить дело.
В тот день они больше не говорили, но на следующий встретились снова. Их словно тянуло друг к другу. На этот раз больше говорил Андре-Луи, а барон слушал.
— Господин де Бац, я долго размышлял над тем, о чём вы меня вчера просветили. Если вы точно описали положение, то революционная твердыня, по-моему, имеет несколько уязвимых мест. Признаюсь, мой интерес к данному вопросу коренится в личных делах. Обычно так и бывает, только люди редко в этом признаются. Я искренен с вами, господин барон. Все мои надежды в жизни связаны с восстановлением монархии, а оснований верить, что возвращение власти Бурбонам произойдёт в результате европейского вмешательства, я не вижу. Если монархия во Франции и будет восстановлена, то только в результате внутреннего переворота. А благодаря вашему вчерашнему рассказу я, кажется, понял, как придать ему необходимый импульс.
— О! И как же? — встрепенулся барон.
Андре-Луи ответил не сразу. Он сидел в задумчивом молчании, словно хотел ещё раз мысленно убедиться в логичности своих выводов, прежде чем высказать их вслух. Наконец он очнулся, огляделся и поднял глаза к галерее над гостиной. Собеседники были совершенно одни. Обитатели Гамма в этот час занимались своими делами и лишь под вечер приходили выпить пива и сыграть в карты, в кости или в трик-трак.
Андре-Луи подался вперёд, приблизившись к барону через разделявший их стол. Его тёмные глаза блестели, на скулах проступил румянец.
— Вы назовёте мою идею безумной.
— У меня у самого таких полным-полно. Смелее.
— На эту мысль меня натолкнули два ваших вчерашних утверждения. Во-первых, о корыстолюбии и продажности облечённых властью и, во-вторых, о том, что, если бы во Франции царил такой хаос, как думают за границей, то огонь революции пожрал бы её самое за несколько дней.
— Вы сомневаетесь в моих утверждениях?
— Нет, господин барон. Я понимаю, что власть в стране перебрасывали, словно мяч, из рук в руки, пока она не оказалась в руках последних ничтожеств. Дальше, ниже перебрасывать некому.
— Вы забыли, что отчасти ещё сохранили власть жирондисты, — медленно произнёс де Бац. — Едва ли они соответствуют вашему отзыву.
— Согласно вашим же словам, они будут сметены естественным ходом революции.
— Да. Мне это представляется неизбежным.
— Национальный конвент держится у власти благодаря доверию населения. Население доверяет им безоговорочно, оно свято уверено в абсолютной честности депутатов. Прежние правительства пали, когда открылось истинное лицо входивших в них продажных карьеристов и грабителей нации. Народ верил, что его собственное нищенское существование вызвано исключительно этой продажностью и грабительской политикой. Но вот всё изменилось. Люди верят, что всех мошенников разоблачили, изгнали, гильотинировали, уничтожили; они верят, что вместо негодяев пришли, неподкупные борцы за справедливость, которые скорее вскроют себе вены, чтобы напоить страждущих, чем незаконно присвоят хоть лиард из национальной казны.
— Прекрасно сказано и свидетельствует о правильном понимании толпы.
Андре-Луи пропустил замечание барона мимо ушей.
— Если бы народу открылось, что те, кто составляет их последнюю надежду, ещё более продажны, чем предшественники, если бы народ убедился, что эти революционеры навязали ему себя хитростью, лицемерием и ложью только для того, чтобы жиреть на развалинах нации, — что бы тогда случилось?
— Если бы это удалось доказать, произошёл бы взрыв. Но как доказать?
— Правда всегда легко доказуема.
— Теоретически — да. Но мерзавцы слишком прочно сидят на своих стульях. С наскоку их не взять.
Андре-Луи не согласился.
— Не может бесчестный человек прочно сидеть, когда окружающие верят в его честность. По вашим словам регент сидит в своём деревянном шале и сочиняет манифесты, призванные расшевелить Европу. А не лучше ли было бы расшевелить население Франции? Разве так уж трудно возбудить подозрение к власть имущим, даже если их считают честными?
Барон просветлел.
— Во имя всего святого! Вы совершенно правы, mon petit! Репутация власть имущих куда уязвимее репутации женщины!
— Вот именно. Спровоцируйте вокруг мошенников скандал, представьте доказательства их продажности и корыстолюбия, и произойдёт одно из двух: либо бунт и переворот с возвратом к власти прежнего правящего класса; либо воцарятся хаос и полная анархия, государственная машина рухнет, неизбежно начнутся голод и разруха и революция пожрёт себя сама.
— Господи, да будет так! — воскликнул де Бац. Он обхватил голову руками, закрыл глаза и задумался. Моро изнывал от нетерпения, но молчал. Когда полковник поднял голову, его гасконские глаза горели. — Безумная, говорите, идея? И всё-таки она осуществима.
— Дарю её вам.
Барон покачал головой.
— Чтобы разработать детали и наблюдать за их исполнением, нужен ум человека, способного родить такую идею. Это задача по зубам только вам, господин Моро.
— Точнее сказать, Скарамушу. Нужен его особый талант.
— Называйте себя как угодно. Вообразите, чего вы достигнете, если ваши усилия увенчаются успехом. А ведь это, если взяться за дело с умом, весьма вероятно. Вы окажетесь в положении спасителя монархии.
— Скарамуш — спаситель монархии!