Возвращение Томаса
Шрифт:
— Да, Христос всех прощает...
— К тому же, — добавил Олег, — со зла чего не скажешь? Вообще можешь пожелать, чтобы весь мир провалился... А назавтра уже и не вспомнишь, что кто-то на ногу наступил. Думаешь, он тебя вспомнит? Да таких гавкальщиков тысячи на каждом шагу.
Прелат ответил тихо:
— Но не простил себя я. И потому до последнего дыхания буду трудиться в Его имя. Но главное, что я вскоре сумел отыскать тех, чьи имена никогда не назову даже в Ватикане... настолько они святы, эти люди рассказали про учение Христа...
Олег изумился так, что рыжие брови поднялись на середину лба.
— Я? Ты шутишь?
Он покосился на Томаса, рыцарь застыл с отвисшей нижней челюстью, и вообще вид таков, словно его не то молнией в темечко, не то бревном в затылок. Олег, закоренелый язычник, да чтоб не просто христианин, а среди отцов церкви, святых людей?
— А что? — спросил прелат горячо. — Если даже я, недостойный, и то занял высокое место и тружусь на благо нового мира, то ты, который знает намного больше, умеет неизмеримо больше... почему ты не с нами?
— Потому, — буркнул Олег.
— Ты считаешь нас врагами?
Олег сказал с тоскливым отвращением:
— Ну вот, начинается это извечная песня недозрелых религий: кто не с нами — тот против нас!., дураки. Я не с вами, я не с ними, я ни с кем. Сам с собой потому что. У меня своя голова, и дорогу выбираю сам. Никакой деревенский поп, да хоть Папа Римский, мне не указ. И вообще... слышал я всю эту хрень из первых, как говорится, уст.
Прелат вскрикнул в ужасе:
— Не святотатствуй!
— Ну вот, — сказал Олег с мрачным удовлетворением, — даже ты, заставший те времена, видевший все, даже как пьяный Иисус блевал под смоковницей...
— Я этого не видел, — запротестовал прелат.
— Тогда видел, как блевал Павел, — возразил Олег. — Павел напивался часто. И блевал всегда, у него печень слабая, а пил, чтобы не обижать соратников. А блюющий Павел — еще хуже, чем Христос. Иисус то, поэт, ему можно, сказал всего несколько фраз, да и те при записи переврали, зато Павел создал само христианство, саму церковь, заложил все дожившие доныне догматы... Ты видел, как все делалось, как делалось на самом деле, а теперь ахаешь про святотатство?
Прелат, вначале смущенный, все же расправил плечи и бестрепетно встретил насмешливый взгляд зеленых глаз.
— Ты мудр, — сказал он наконец со странным сожалением в голосе, — но и ты не все понял... Мне жаль тебя, Разрушитель.
— И чего же я не понял? — поинтересовался Олег с издевкой.
— Блевала плотская часть Павла, — сообщил прелат с мудрой печалью в интонации. — А душа трудилась над созданием незримого Божьего Храма на земле, который назвали церковью. Это вы, язычники, целиком из плоти, потому что у вас нет души, вы — сама плоть, а мы, христиане, терзаемы тем, что наши чистые души, полученные от Бога, заключены в грязные похотливые тела животных. Но мы боремся с зовом плоти, а вы... вы даже не понимаете, что вы еще не люди!
Он разгорячился, морщинистое лицо помолодело от прилива крови, глаза засверкали праведным гневом.
Томас поглядывал на язычника с ужасом и все порывался как-то сказать прелату, что вообще-то он не совсем такой уж и пропащий, иногда временами в хорошую погоду он ведет себя почти как христианин, так что вообще-то...
— Зов плоти, — ответил Олег с зевком, — самый мощный зов. И ничто его заглушить не может... надолго. Вот наш рыцарь только что хотел безумно жрать... и сейчас захотел снова, как только я напомнил. Так что люди делятся на тех, кто это признает, и на тех...
Прелат прервал горячо:
— Все люди делятся на две категории: одни хотят, чтобы жить стало лучше, а другие — чтобы жить стало лучше им. Первые — это христиане. Я имею в виду настоящих христиан. Вторые — это...
Он запнулся, долго не мог подобрать определение. Олег спросил саркастически:
— Слов не хватает?
— Напротив, — признался прелат, — слишком много. И все очень... красочные. Словом, мягко говоря, имя им — легион. Они сами придумывают для себя высокие слова, за которыми прячут пустоту. Вы оба не из их числа, так почему ты все еще не в числе христиан?
Олег ответил саркастически:
— Наверное, потому, что, в отличие от вас, прелат, я видел, из какой дури и какого дерьма это христианство зарождалось. И сколько там было грязи, предательства, жестокости. Впрочем, ты тоже на это смотрел, но... не видел. А я вот ничего не упускал. И память у меня хорошая, потому что я злой.
Томас, не в силах стоять и слушать, как дерзновенный язычник смеет возражать святейшему посланнику самого Папы Римского, вскочил и пошел вдоль стен, щупая каменные глыбы, способные выдержать как бомбардировку из самых больших катапульт, так и удары могучих стенобитных машин.
Прелат мерно кивал, но, когда Олег умолк, спросил спокойно:
— Ну и что? Все люди из глины и грязи. Но одни так и остались ею, а другие... стали христианами. Мы храним и раздуваем огонь, зажженный Господом в наших душах. И когда-нибудь выжжем в себе грязь и станем целиком из огня и света.
Олег скептически хмыкнул, но прелат смотрел серьезно и очень торжественно.
— А тебе не приходит в голову, — спросил прелат, — что это противоестественное воздержание для человека, над которым ты потешаешься, что-то дает человеку?
Олег буркнул:
— Это дает ему время заняться чем-то дельным.
Прелат покачал головой.
— И это тоже, но этого мало.
— А что еще?
Прелат вздохнул.
— Он становится другим человеком. Первых христиан вообще называли сверхчеловеками, ты это знаешь. И дело не в названии. Человек, умеющий сознательно подавлять свои животные порывы, уже выше тех, кто поддается им по первому зову. А человек, поставивший перед собой недостижимо высокую цель... о, это и есть уже новый человек!