Возвращение Томаса

Никитин Юрий Александрович

Она оскорбленно выпрямилась.

— С чего вы взяли?

— Бледная какая-то, — сказал он сочувствующе. — Вон служанки и то красномордее. И это... мяса бы вам кое-где нарастить. Хотите вон тех перепелиных яиц? Я достану. Даже если что-нить опрокину, для вас не жалко, не мое. В перепелятине, говорят, самое лучшее мясо, хотя какое мясо в перепелятине? Зато она хороша от головы. Или для головы, не помню.

Она следила за ним большими синими глазами, Томас видел, как подбирает ядовитый ответ, но малость сбита с привычного пути, на котором он должен был сыпать заученными комплиментами, а она красиво отбривала бы заготовленными фразами. Любовная игра шла бы по накатанной

трубадурами колее, где даже нужные фразы расставлены, как ориентиры на поворотах, но он сумел выкарабкаться из глубокой и обязательной для галантных рыцарей ловушки, еще раз спасибо грубому калике, что-то спасительное в его прыжках в сторону есть, есть...

— А вы сами, сэр Томас, — сказала она с непонятной интонацией, — что принимаете?

— От головы?

— Скорее, для головы, — уточнила она.

— А ничо, — заверил он бодро. — Голова у меня, как котел! Все варит.

Она фыркнула.

— У мужчин обычно все варит, но рыцарь должен отбирать тщательно, что положить в котел! Иначе может свариться совсем не то, что хотелось бы.

Она посмотрела многозначительно, глубокий вырез на ее платье как-то умело оттопырился. Взору Томаса открылась не только белоснежная выпуклость груди, но даже алый венчик розы, украсивший кончик. Он мысленно взмолился Пресвятой Деве, чтобы уберегла и сохранила от искушения. Надо держаться, калика прав: когда вот так настойчиво ведут любовную игру, то нужно притормозить, осмотреться, не стоит играть по чужим правилам, даже если их предложила очень красивая женщина.

Он улыбался, держал спину прямо, а плечи развернутыми, рыцарь и христианин всегда следит за собой, за словами, жестами, даже за мыслями, посматривал иногда на дальнюю сторону стола, там Олег в своей скромнейшей одежде то ли ремесленника, то ли бродячего торговца, как бы ни старался затеряться, все равно выделяется среди остальных гостей второго ранга, как орел среди надутых индюков.

Олег рассеянно слушал песню, исполняет ее скорее всего глимен, у скопов голоса обычно получше. Песня старая, воспевающая подвиги предков, что защищали эту землю задолго до прихода веры Христа. Хорошо поет, прочувственно, явно глимен, им достаточно иметь хорошие голоса, они только исполнители, в то время как скопы сами и складывают песни.

В исполнении и самих интонациях ясно звучит любование прошлыми временами, а время Христа — говно, чему он, Олег, охотно поддакнет, хотя бы из чувства протеста перед тотальной христианизацией, однако же если вспомнить ради справедливости, что языческие жрецы строго запрещали записывать любые стихи и песни, то невольно снимешь шляпу перед монахами. Это они первыми начали записывать все старые песни, стихи, легенды, сказания.

Вообще-то, если уж совсем честно, то одна только христианская религия проявляет интерес к другим религиям, народам, культурам. Остальным все по барабану, замкнулись в себе: хоть китайская, хоть индийская, хоть все буддийские, вместе взятые. У них все нацелено на сохранение статус-кво, все новое отметается, превыше всего — власть авторитетов. Христианство полно любознательности ко всему окружающему миру, эту черту вкладывали как непременное условие развития и выживания...

И если хоть когда-то китайский, индийский и прочие восточные миры проснутся от спячки, то лишь после очень сильных толчков со стороны агрессивного христианского духа, нацеленного на обретение нового, а не сохранение старого.

Пир длился, длился, после холодных закусок долго подавали различные блюда с горячим мясом. Все изысканно и очень умело приготовлено, потом птицу, рыбу. Вина тоже сменялись, от простых белых до горячащих кровь красных,

куда явно добавили какие-то жгучие травы, Томас непрестанно твердил про себя молитвы, ибо искушение поднимает голову, еще как поднимает, но дело не только в согрешении, это Бог простит, он всепрощающий, а что-то более серьезное, калика не зря посылает через стол предостерегающие взгляды.

Наконец слуги подали пироги, сдобные булки, мед и сладкие напитки на меду. Гости распустили ремни, поглядывают по сторонам и друг на друга благодушно, подобрев от обилия сытной пищи. Кувшины с крепким вином исчезли, быстрые руки ставили на их место темное душистое пиво. Один из пирующих, величественный седой вельможа, очень холеный и богато одетый, Томас сразу решил, что этот никогда вообще не надевал доспехи, поднялся с кубком в высоко поднятой руке.

— Дорогой герцог, дорогой Рихард!.. В вашем присутствии вроде бы негоже поднимать тосты за ваше здравие, обвинят в лести, но я просто не могу не сказать пару добрых слов в вашу честь...

Герцог кисло улыбнулся, словно неуверенный, что не издевка, сделал понимающий вид, кивнул, однако у Томаса сложилось странное впечатление, что и это умелая игра, роли распределены, даже если вельможа скажет грубость, это будет нужная грубость, здесь все свои и свои изощренные правила, которые трудно понять настоящему рыцарю.

Все кричали здравицу, герцог наконец поднялся с кубком в руке. Все умолкли. Герцог поднял кубок и сказал проникновенным голосом:

— Вы помните, что совсем недавно мы были малым и слабым поместьем. Однако вся наша гибкость проявляется в выборе сеньора, которому приносим присягу. Нет-нет, если кто подумал, что отрекаюсь от короля, он глубоко ошибается! Однако, будучи разумными и глубоко просвещенными людьми, мы начинаем понимать, что не все догмы, которыми нас потчуют, верны. Больше я ничего не скажу, пусть для вас будет пища для размышлений. Я же поднимаю кубок за просвещение! И за того, кто за ним стоит!

К нему протянулось множество кубков, Томас протянул тоже, почему не удариться краями кубков с хозяином в поддержку девиза насчет просвещения, все верно, все хорошо, просвещение — это замечательно.

Олег, которому не дотянуться через длиннющий стол к знатным господам, приятно улыбался и тоже поднял кубок. Зеленые глаза бросали быстрые взгляды по залу, схватывая лица собравшихся.

Но Томас такие глаза видел у сэра калики только перед трудным боем.

ГЛАВА 13

Томас продолжал оказывать галантные услуги соседке, что медленно и упорно ломала его сопротивление, приноровившись к манере его защиты. Он чувствовал себя крупной сильной мухой, которой мелкий паучок уже спеленал крылья, а теперь неторопливо набрасывает липкие нити на лапы.

— И вообще, дорогой сэр Томас, — тянула она медленно и нежно, глаза ее раскрывались все шире, и он тонул, тонул в них, — любовь слепа, противиться ей невозможно...

— Любовь слепа, — пробормотал он пугливо и посмотрел украдкой по сторонам, — но соседи все видят.

— Ах, — сказала она с непередаваемым пренебрежением, — что они увидят нового?.. Для них всегда все одинаково. И только для влюбленных все вновь и все иначе...

— Любовь — это все, — выдавил он из себя еще одну подслушанную где-то мудрость, — но это все, что мы о ней знаем.

— Ах, — воскликнула она, — как интересно! Скажите, скажите что-нибудь про любовь еще!

Он подумал и брякнул:

— Любовь добра, полюбишь и... бобра.

Она вскинула брови, оглянулась на грузного немолодого рыцаря, который в одиночку ухомякивал молочного поросенка.