Возвращение в Михайловское

Голлер Борис

Слов не было. Ни стихов! Их больше не надо было писать! Зачем?.. Лучшее уже вписано в Божью книгу.

– Не смотрите так на меня!
– сказала она. И уже улегшись рядом: - Не смотри так - я заплачу!..

Он в постели почему-то вырастал - казался длинней, чем был. (Это ему не раз говорили.) Небольшого роста, почти невзрачный в одеждах, - в постели, нагим - он был необыкновенно строен. Худенький мальчик, впервые оставшийся наедине с женщиной. Если б не эти черные - вечно разбегавшиеся по щекам бакенбарды... он и вовсе казался бы - совращенным мальчишкой.

Скорей всего, это именно в нем и привлекало. Худые длинные бедра, чуть вогнутые от худобы - и необыкновенно сильные руки - с бесконечными в длину - тонкими пальцами музыканта, он их часто ломал - стискивал до хруста и это раздражало. Только ногти, которые он столь любовно отращивал зачем-то заставляли женщин в его объятиях опасаться, что он их поранит - а мужиков и баб в деревнях считать его чуть не дьяволом...

– Не бойтесь!
– сказала она ему.
– Не бойся!
– как маленькому. И даже успокоила: - Это я виновата! Я так хотела! Ты ни при чем!.. Погодите! шепнула она.
– Не торопись!.. Не так быстро! Я сперва стесняюсь... (Это "сперва" - из женского опыта, кольнуло.)

Он потянулся к ней не рукой - пальцами: ногти?
– опасаясь причинить боль.

Она закрыла ему рот влажной рукой - влажной от нежности.

– Тсс!.. Тише! Тише!..

Она говорила ему:

– Я не ждала, что вы такой!..

– Какой?..

– Совсем мальчик!.. Я чувствую себя старой рядом с тобой!..

– Ты стара?.. Вы сошли с ума! Если ты стара - я не видел молодости!.. Ее нет на самом деле!

Он говорил ей:

– Ты прекрасна! И душа твоя еще прекрасней, чем тело твое!..

– Молчите! Что ты знаешь о ней - о моей душе?.. Что вы знаешь? ты знаете?.. Ничего не понимаю! Мы запутались с тобой - как в ветвях!

Она говорила ему:

– Мой нежный мальчик!

– Вся нежность от тебя! Это ты рождаешь ее собой! Я не оцарапал тебя?

– Нет. Мой маленький бес! Мой арапчонок! Вы не сможете меня уважать! Ты не сможешь!..

Он знал теперь: не было такой женщины в его жизни!..

– Ты - мальчик совсем! ты не понимаешь!.. Лучше быть вовсе несчастной женщиной... чем несчастливой!..

...нет, была! Цыганка под Яссами!.. В изодранном шатре - над которым, в рванине, висела луна. Круглая, нагая... Безумная Галатея небесного Пигмалиона.

Он говорил:

– Все женщины должны ненавидеть тебя! Ты - нарушение равновесия мира!..

Она улыбалась...

– Я помню, как ты глядел на ноги княгини Веры!..

– Это потому, что еще не видел твоих!..

– Ну, да! Врешь!.. Солги мне еще!..

Что такое любовь, страсть? Откуда это берется?.. Жена наместника, графиня из рода гетманов польских... Лежала рядом с ним - и билась в беззащитной нежности, как нищая цыганка в шатре под Яссами.

– Только ей так не говори! Той, что сменит меня! Женщины не умеют это ценить!.. Говори мне! Я хочу быть обманутой!..

– Я не могу представить тебя с кем-то...

– Сможешь! Молчи! Нам с вами, сударь, запрещено об этом!

– Я могу быть безумен?..

– А я разве могу представить тебя с другой?!

– Из меня рвутся грубые слова! прости! Тяжелые, грубые...

– Пусть! Пусть! Хочу грубых слов!.. Твоей грубости!.. Ты слишком нежен.

Он выругался - грубо и страшно.

– Скорее!.. Скорей!.. Солги мне! Солги! Солги!.. (Закусила губу - и на миг стала некрасивой.)

Изодранный шатер накрыл их в бесприютной степи. Нагая луна выла над ними. Пахло жизнью и смертью. Бесшерстая волчица стонала рядом с ним, закусив губу.

Она обняла его.

– Ты - самый нежный - из всех, из всех!.. (И почему-то ему не стало страшно - попасть в перечисленье. После - чуть помолчав, и уже - почти по-светски.)

– Вы слишком нежны! Бойтесь, друг мой! Это вас погубит!

Потом она мелькала перед ним по комнате - металась туда-сюда. Было явно уже, что торопится... Он лежал, не шевелясь - не то, чтоб совсем прикрыв веки, но щурясь... Две апельсиновых доли качнулись... Потом бело-розовая рука долго плавала в воздухе, что-то ища, и светилась - как на картинах старых итальянцев. В руке ее оказался кувшин с водой... Он все еще поверить не мог, что это случилось.

– Теперь закройте глаза и отвернитесь!

Он выполнил молча. И вспомнил, что ему бы тоже надо прикрыться. Все кончилось, кончено... Он натянул простыню. Любил, но почему-то знал, что у этой любви нету "дальше". Спокойно слушал звуки... Сперва струя - плотная и крепкая - ударила в днище урыльника... Женщина вымывала из себя его... и все, что связывало с ним.

Эта женщина была его женщина - и все, что шло от нее - было благо, счастье, и соприютно его душе. Плески стихли и возникло шуршание - она одевалась. Он знал, что женщины не любят, когда на них смотрят в эти минуты... Вот, обратныйпроцесс - они считают, радует глаз.

Выждав, как воспитанный человек, несколько минут - он тоже выскочил из постели, сполз с кровати - совсем голый - будто, прячась, и, не глядя на нее, быстро стал одеваться. Поднял голову - она была почти одета, только волосы... рассыпаны по плечам и это делало ее, если не вовсе - то все еще беззащитной.

Она вдруг подошла и поцеловала его.

– Вы уже забыли про меня?
– спросила ласково. Он прильнул к ее руке и испугался, что заплачет.
– Теперь вашу руку, - сказала она властно. Что-то было в ее ладони...

– Что вы!
– сказал он.
– Я не принимаю даров! Паче, от женщин!..

– Это - не подарок, это - талисман!
– Он почти с усилием разжал руку она поискала подходящий палец на его левой, выбрала безымянный - и надела кольцо... Перстень с прямоугольным выступом - и с монограммой. Он покосился прочесть... "На непонятном языке..." - Не прочтете!
– улыбнулась она, - это - древнееврейский!..

– А что там написано?
– спросил не без опаски. Он был суеверен...

– Понятия не имею. Но что-то хорошее! Пожелание, верно!.. Пусть он вас хранит!.. От сглазу, от белого человека...