Возвращение в Прованс

Макинтош Фиона

– Вот и вся моя биография, – заключил Люк.

– Я вам очень признателен за откровенность, – сказал Макс. – Но мне известно то, чего вы не знаете. Надеюсь, вы найдете эти сведения любопытными.

– Зачем вам это надо? – недоуменно спросил Люк.

– Что вы имеете в виду? – удивился Максимилиан.

– Видите ли, мы говорим о событиях двадцатилетней давности. Лизетта, я, фон Шлейгель – это древняя история. Позвольте узнать, сколько вам лет?

– Почти двадцать пять.

– Ваш отец ушел на фронт до вашего рождения. Когда мы с ним познакомились, вы были младенцем.

– Ну и что?

Люк примирительно воздел руки.

– Я пытаюсь

понять вашу мотивацию. Ведь наше прошлое вас совершенно не касается.

Макс вздохнул.

– Видите ли, вы связываете меня с Килианом, – пояснил он. – Я рос в уверенности, что мама практически не знала моего отца. Она никогда о нем не рассказывала. Я не мучил ее вопросами, просто был любимым сыном и внуком. Моя мать умерла от рака, но ее место занял призрак моего отца. Я понятия не имею, почему она не оставила меня в блаженном неведении, зачем на смертном одре попросила прочесть ей последнее письмо отца – то самое, что она всю жизнь хранила от меня в секрете…

Люк пожал плечами, не зная, существует ли ответ на эти вопросы.

– Внезапно выяснилось, – горько продолжил Макс, – что мой отец – не случайный знакомый, с которым мать переспала в подпитии. Я почти смирился с тем, что я – незаконнорожденный; богатый, избалованный, но все равно незаконнорожденный… А теперь я очень зол на мать. Я так ее любил, а она солгала мне. В довершение всего я понял, что она всю жизнь любила его больше, чем меня, иначе не стала бы хранить в тайне его существование. Она не хотела делить его со мной, хотя знала, что мне очень важно о нем знать. Мне было бы достаточно, если бы она просто назвала его имя… но теперь я хочу знать об отце все, повстречаться с людьми, с которыми общался он, особенно с вами, ведь вы – единственный свидетель последних минут его жизни.

Люк негромко откашлялся, понимая, почему Фогель не обращал внимания на хорошеньких женщин. Льдисто-голубые глаза Макса негодующе сверкали, и Люк вспомнил такой же переменчивый взгляд полковника Килиана, сквозящий то холодной насмешкой, то суровой непреклонностью.

– Вы предоставите мне сведения о фон Шлейгеле, если я расскажу вам о смерти вашего отца? – осведомился Люк.

– Да, по-моему, это равноценный обмен. Я разузнал о фон Шлейгеле все, что мог.

– Зачем?

– Я вам только что объяснил…

– Нет, скажите, по какой именно причине вас заинтересовала судьба фон Шлейгеля?

– Видите ли, в своем последнем письме отец несколько раз с бесконечным презрением упоминает этого гестаповского офицера. Я хотел выяснить, в чем дело.

– Фон Шлейгель пытался опорочить Лизетту в глазах Килиана, – ответил Люк. – Разумеется, гестаповец не ошибся в своих подозрениях, но у вашего отца были все основания презирать этого мелкого чиновника с чрезмерными амбициями. Жестокий и черствый, фон Шлейгель обладал чересчур широкими полномочиями, а принадлежность к гестапо внушила ему ощущение безнаказанности. Им двигала жажда продвижения по службе, и он представлял огромную опасность…

– Я так и знал! – воскликнул Макс. – Между всеми вами существовала связь. Даже сейчас, после стольких лет, вы говорите о нем с презрительным отвращением, как и мой отец. Вы до сих пор его пылко ненавидите.

– Да, ненавижу, однако у меня для этого есть более веские причины, – уклончиво заметил Люк.

– Не пытайтесь выгораживать моего отца, я прекрасно знаю, что он любил Лизетту, – смущенно признался Макс.

– Нет, вы меня не так поняли, – возразил Люк. –

Мы с фон Шлейгелем столкнулись гораздо раньше, и я пообещал, что в один прекрасный день отплачу ему сполна за жизнь друга. Вдобавок, вам удалось выяснить, что он виноват в смерти моих сестер, и теперь мое желание отомстить негодяю многократно возросло. Впрочем, это не имеет отношения ни к Лизетте, ни к полковнику Килиану. С моей точки зрения, гестаповец заслуживает страшного наказания, но почему им заинтересовались вы?

Макс печально вздохнул.

– Понимаете, в ожидании ответного письма Лизетты я сгорал от желания собрать как можно больше сведений обо всех, кто знал моего отца. Фон Шлейгель был одним из немногих известных мне людей из его окружения, вот я и решил обратиться в государственный архив Германии. Там обнаружились свидетельские показания, где упоминалась фамилия Боне, знакомая по отцовскому письму. Я сравнил известные мне факты и пришел к очевидному выводу, что Боне, Равенсбург и Рэйвенс – один и тот же человек. Подтверждением этому стало и письмо Лизетты, отправленное с фермы Боне. Вдобавок, даже банкир с отвращением упоминал имя фон Шлейгеля. – Макс допил остывший кофе и продолжил: – Разумеется, меня это заинтересовало, и я решил отыскать его следы. В моем распоряжении были и средства, и связи, и я выяснил, что он сменил фамилию, замаскировал свое гестаповское прошлое и теперь ведет вполне безбедную и приятную жизнь.

– Где?

– А вы расскажете мне об отце?

– Что еще вы хотите о нем узнать? Мы были врагами, – ответил Люк.

– Да, но, по-моему, вы были о нем высокого мнения.

– Вы правы, – признал Люк. – Ваш отец спас жизнь не только мне, но и Лизетте, потому что не предал ее, хотя и догадывался о ее тайном задании. Он любил Лизетту, и она отвечала ему взаимностью, а в итоге выбрала меня. По понятным причинам мы с ней не говорили о вашем отце с того самого дня, как она узнала о его гибели. – Люк сочувственно улыбнулся Максу. – Я ненавидел полковника вермахта, однако уважал и восхищался человеком, носившим мундир вражеской армии. Он был доблестным воином и погиб честно, не предав ни своей родины, ни своих принципов. Он не замарал рук смертью невинных людей. Совесть его осталась чиста.

– Простите за нескромный вопрос… Он умер от вашей пули?

– Нет, – с грустью ответил Люк. – Его застрелил глупый мальчишка по имени Дидье, который и с револьвером-то толком обращаться не умел. Ваш отец сознательно спровоцировал его на выстрел, потому что сам собирался в тот день расстаться с жизнью, как ни горько в этом признаваться, Макс. Он зарядил свой пистолет одной-единственной пулей, напился и хотел наложить на себя руки, не желая сдаваться в плен… Вот только вместо этого он выстрелил в меня, доказывая горстке юных сорванцов, что он – враг, а я – храбрый боец Сопротивления. Ваш отец был метким стрелком и знал, что ранил меня легко, хотя со стороны ранение выглядело устрашающим.

Я дал ему слово, что выполню его предсмертную просьбу и отправлю письмо вашей матери. Он умер у меня на руках, с чистой совестью, сознавая, что сохранил воинскую честь незапятнанной и не сдался на милость победителей. При иных обстоятельствах мы бы стали друзьями… – вздохнул Люк, сознавая, что пришел к этому выводу только через двадцать лет. – Да, я им восхищался и питал к нему глубокое уважение, хотя и ненавидел за то, что он покорил сердце Лизетты.

Макс понимающе кивнул, и собеседники погрузились в задумчивое молчание.