Возвращение. Части 1-3
Шрифт:
Сестра уже была дома и, переодевшись, помогала матери готовить обед. Редкое явление, достойное того, чтобы быть записанным в книгу рекордов Гиннесса, если она уже есть.
— Сергей принес твой портфель, — сказала мама с кухни. — Стоит в комнате. А ты, оказывается, дорос до того, что носишь девочкам портфели? Непонятно только, почему сразу двоим.
— Он решил наверстать упущенное! — фыркнула Танька, сама не зная, насколько права. — Нагрузили, как ишака! Удостоился хоть поцелуя в щечку?
— В щечку я буду целовать тебя, — буркнул я. — На день рождения.
Я ушел к себе и больше не слышал, о чем они говорили. В своей комнате первым делом переоделся в трико, а потом достал тетрадку. Чтобы успокоиться и лучше вспомнить семьдесят третий год, пришлось заняться медитацией. Как всегда, при первых же повторениях
Обедал я вместе с отцом. Когда поели, он следом за мной прошел в мою комнату.
— Держи! — отец положил на письменный стол громкоговоритель для карманных приемников и ферритовый стержень для антенны. — Транзистор для выходного каскада я тебе принесу, а выходной трансформатор намотают мои парни. Переделаешь свою "мыльницу" с наушника в нормальный приемник.
Я похолодел: эту "мыльницу" я выбросил из стола вместе с остальным хламом. И как об этом сказать отцу?
Радиотехникой я увлекся давно. Отец вечерами просиживал над своими самоделками, собранными на лампах на алюминиевых шасси навесным монтажом, а я сидел рядом, слушал доносившиеся из динамика завывания и его ругань и вдыхал запах канифоли. Когда на маленьком экране кинескопа первого отцовского телевизора замелькали первые смутные изображения, для нас с сестрой это было чудом. Помню, показывали балет Чайковского "Лебединое озеро" и мы широко открытыми глазами смотрели в негативном изображении танец маленьких лебедей. Отцу нужно было делать настройку, а мы его упрашивали не трогать телевизор. Нам и так было здорово! Когда я учился во втором классе, как-то раз в отсутствии отца включил паяльник, достал его радиодетали и кусок гетинакса с наклепанными на нем лепестками и начал на них паять все, что попадалось под руку. Спаяв солидное сооружение, я подумал (недолго) и, припаяв в две выбранные наугад точки провода, засунул из в розетку. Зрелище получилось завораживающее. Больше всего мне понравилось то, как сгорали большие зеленые сопротивления, обгорая по спирали и постреливая искорками. Большинство конденсаторов взорвалось, что тоже не оставило меня равнодушным. В этот день в Союзе родился еще один радиолюбитель. Позже отец немало со мной занимался и отдал мне читать подшивки журналов "Радио". Для школы я собрал действующую модель лампового радиоприемника, а для себя делал его из редких в то время транзисторов, которые отец приносил для меня с работы. Прежний я сейчас бы прыгал от радости и целовал отца, а теперешний смотрел на него и не знал, что сказать.
— Папа, — наконец, собравшись с духом, сказал я внимательно наблюдавшему за мной отцу. — Понимаешь, какое дело… Ты не сердись, но я, кажется, случайно выбросил приемник, когда чистил стол от хлама.
— Так "кажется" или выбросил?
— Выбросил, — опустив голову, признался я.
— Что с тобой происходит, не скажешь? — спросил отец. — Ты был так увлечен радиотехникой, а сейчас словно о ней забыл. Этот приемник ты делал целый месяц. Сколько было криков и слез!
— Так уж и слез! — возразил я. — Только один раз и было, когда сдох транзистор.
— Неважно, — сказал он. — Не заговаривай мне зубы. Ты выбросил результат месячного труда и не рвешь у себя на голове волосы. И динамик не доставил тебе радости. Напомнить, как ты упрашивал его достать? Не хочешь со мной поделиться?
— Я тебе скажу все, — пообещал я, — но не сейчас.
— Надеюсь, — сказал он. — Не хотелось бы лишиться твоего доверия.
Ну и как ему сказать, если при всех своих замечательных качествах он почти начисто был лишен фантазии, а у меня ее было на двоих! После того, как он облучился от радиолокационной станции, пришлось долго лечиться в военном госпитале. Головные боли ушли, но они возвращались, если он начинал много читать. Поэтому он ничего и не читал, кроме любимого "Кобзаря" Шевченко. И откуда тогда взяться фантазии? Какие доказательства я ему мог представить, кроме своих слов? Рассказать о развале СССР? Точно попаду к психиатрам. Для него я был еще слишком мал и авторитетом не являлся. Рассказать правду я ему мог, но не сейчас, а тогда, когда он сможет хоть частично поверить в рассказанное. Он ушел, а я сидел на кровати и вспоминал, как он незадолго до смерти плакал, держа мою руку в своих сморщенных, покрытых старческими пятнами руках и говорил, что я у него в жизни единственный друг. Голова у него уже соображала неважно, и он часто без всякой причины обижался на ухаживающих за ним внуков, подозревая их черт-те в чем. Как хотелось ему довериться, поделиться своими сомнениями, попросить помощи, но я чувствовал, что этого делать нельзя. Не то время и не те люди. И я еще не та фигура, чтобы серьезно воспринимать тот бред, который я бы на него вывалил. Я знал, чем смогу привлечь внимание серьезных людей к своим записям. Отец в их число, увы, не входил.
Решив пока об этом не думать, я вышел в большую комнату посмотреть, что передают по телевизору.
— Не делай его громко, — попросила мама. — Что-то сильно разболелась голова.
— Давай помассирую точки, — предложил я. — Наверное, полностью боль не уберу, но болеть будет меньше.
— Какие еще точки? — с подозрением спросила она.
— Особые, — ответил я. — На голове и на руках. Это китайская медицина, я про нее в журнале вычитал. Не бойся, больно не будет.
Одно время после института я сильно увлекался электропунктурой и точечным массажем и даже сделал для лечения пару приборов. Расположение точек я знал хорошо, на какие из них и как воздействовать при многих болезнях тоже помнил, поэтому за пять минут сделал все, что нужно.
— Действительно помогло! — удивилась мама. — Болит, но уже не так сильно. Надо будет посмотреть самой те журналы, которые ты читаешь. Я вижу, ты совсем не ешь конфеты, которые я купила. А я их потихоньку пробую. Смотри, спохватишься, когда их совсем не будет.
— Не хочу портить зубы, — сказал я. — Вот пойду в школу, принесу мел, тогда можно будет изредка кушать сладости.
— Можно купить в аптеке хлористый кальций, — предложила мама. — Если ты так боишься за зубы. Он недорогой, мы тебе его когда-то давали.
— Сами пейте эту гадость! — меня передернуло. — А я лучше буду грызть мел. Неплохо еще толочь скорлупу яиц, но нужна ступка.
— У нас же есть керамическая ступка с пестиком, — сказала мама. — Что, забыл? Сам же в прошлом году толок в ней сахар в пудру. Давай я буду перед употреблением яиц хорошо их мыть, а ты потом истолчешь. А то в мелу все, что хочешь, может попасться. Ты сегодня вечером никуда не идешь? А то Таня уходит гулять, и твой Игорь тоже собирается в городок. Неужели опять весь вечер будешь отжиматься и стоять на голове? Все нужно делать в меру, тогда будет польза.
— Золотые слова, мамочка! — я чмокнул ее в щеку. — Непременно сегодня пойду гулять и перецелую всех девчонок. Зря, что ли, портфели таскал?
— Болтун ты, — сказала она. — Точно с тобой что-то случилось. То был такой скромник, что я не знала, что и делать, а сейчас разошелся. По крайней мере, на словах. Ты для чего сюда пришел, телевизор смотреть?
— Не буду я его сейчас смотреть, — ответил я. — Все равно еще рано для чего-нибудь интересного, а у тебя еще болит голова. Где газета?
— Лежит на трюмо, — сказала мама. — Только никуда не задевай, отец ее еще не смотрел.
В газете ничего стоящего внимания не было, поэтому я ее отложил и достал из-за шкафа тетрадь. С полчаса поработал нормально, потом принесло сестру.
— Что это ты пишешь? — поинтересовалась она, увидев меня за тетрадью с ручкой в руках.
— А тебе не все равно? — спросил я, досадуя на то, что задумался и не услышал ее шагов. — Любовные послания пишу, а вечером пойду разносить. Довольна?