Возвращение.Хмара-2
Шрифт:
— Так где же они? — спросил я, заинтригованный столь динамично развивающейся детективной историей.
— Конечно же, на постоялом дворе, где ж им ещё — то быть? В других местах их бы давно нашли, а на постоялом дворе "У ОЧАГА" всё оплачено, там им бояться нечего. Цены, правда, о-го-го, но дядя мой для друзей скупиться не станет. Двойной люкс им определил, — гордо заявила Тиграша, шагая впереди меня. — Зато там безопасно, как во дворце. (Ну, что во дворце безопасно, в этом я мог бы посомневаться, ну да ладно, ещё будет время проверить, когда к королю на свидание пойду. То, что меня примут официально — большие сомнения, а с Прибамбасом повидаться надо). — И кто там только не живёт: и разбойники, и воры бывшие, и никого стража не трогает, потому, как говорят, самому Изенкранцу проплачено. — Она замолчала, а я подумал: "Опять этот чёртов Изенкранц на моём пути вертится, чёрт бы его побрал".
— А что так рано поднялись-то?
— Дядя считает, что утром раненько — оно безопаснее, службы царские всегда поутру спят. К тому же мне уже скоро кассу открывать! — Тиграша, извиняясь, пожала плечами, да я на неё обиду и не таил. — А вот мы и пришли! — радостно возвестила она, показывая лапкой на высотное строение. — Я дальше не пойду. Святые отцы в 13 комнате проживают. Вас пропустят. Вы только скажите, что от Ништяка Павловича кланяетесь, и Вас обязательно пропустят.
— Спасибо! — за всё поблагодарил я, едва сдерживаясь, чтобы не погладить Тиграшу по шелковистой шёрстке, но она, видно угадав ход моих мыслей, ткнулась мордочкой в мою руку и, повернувшись, поспешно побежала обратно.
Итак, кажется мои поиски дали определённые результаты. Я по привычке осмотрелся по сторонам и решительным шагом направился к широкому гостиничному входу.
Тиграша оказалась права. Магические слова "я от…" явились ключиком к свободному пропуску в гостиницу. На предложение обслуживающего персонала проводить я ответил отказом. Ни к чему, чтобы кто-то раньше времени знал, к кому я намеревался совершить визит. Так что бродить по коридорам постоялого двора я отправился в одиночестве. Впрочем, долго бродить мне не пришлось, ибо на тринадцатый номер я наткнулся почти сразу. Расположен он был вправо по коридору, а входная дверь в него оказалась под небольшой аркой.
Я встал в тень арки и, взявшись за свисавшую вниз цепочку, слушая раздающиеся трели внутреннего колокольчика, несколько раз несильно за неё дёрнул. Почти сразу мне ответили.
— Кто там? — недовольный голос отца Иннокентия спутать с кем другим было невозможно.
— Открывайте! — как можно небрежнее сказал я, хотя меня едва не трясло от волнения.
— Никола??? — донеслось удивлённое, и я услышал звуки поспешно снимаемой щеколды. Дверь распахнулась, и в её проёме показались две смутно знакомые рожи, ибо одеты они были не в столь привычные мне рясы, а в одежды простых горожан. Глаза у обоих были мутные и сонные, но больше всего меня ошарашило то, что святые отцы сбрили бороды. Я так и застыл на пороге, разинув от удивления варежку.
— Николай свет Михайлович, Вы ли это? — восклицал отец Клементий, обнимая меня своими лапищами. — А мы уж и не чаяли! А у нас тут такое, такое… Да что ж мы стоим-то? Проходите, проходите, — бормотал он, едва ли не насильно втаскивая меня в номер. — Брат мой! — это он обратился к отцу Иннокентию. — Позвонь в колоколец, пусть нам завтрак несут и… пусть по такому случаю утку изжарят с яблоками. — Иннокентий что-то недовольно буркнул, но отправился выполнять сказанное.
Пока мы то да сё, пока друг друга разглядывали да о здоровье расспрашивали, принесли завтрак (не знаю, как Иннокентий посредством колокольца заказывал блюда, но среди принесённого и впрямь была запечённая в яблоках большая, жирная домашняя утка с хрустящей от поджаренности корочкой).
Всё было очень вкусно, и первое время мы только работали челюстями, как говорится, полностью погрузившись в сам процесс. Потом по мере насыщения разговор, что называется, пошёл.
— Уйти нам пришлось из суеты людной, спрятамшись яко звери в берлоге, — сетовал отец Клементий, развалившись на широкой спинке мягкого пружинного дивана. — Едва на кол не сел, но тайну пороха твоего огненного не выдал! Уж чего только не сулили: и злата, и земель, и девиц озорных толпами, а стращали и того пуще.
— А я тебе тогда говорил и сейчас говорить буду: надо было соглашаться! — встрял в нашу беседу, казалось бы, только что дремавший Иннокентий. — Тока всё оптом брать: и земли, и злато, и прочее. Эх — хе — хе, не послушал ты меня, и теперь как две сиротиночки безродные из края в край бегаем, чужими именами прикрываемся, смертушки безвременной ищем.
— Это что ж так мрачно? — я вымученно улыбнулся.
— А ты не лыбься! — Иннокентий угрюмо посмотрел в мою сторону. — Тебя б столь раз стрелами калёными метили да отравами заморскими паивали, ты б, поди, не улыбался.
— Это правда? — на всякий случай поинтересовался я у вцепившегося в вилку Клементия.
— Да пару раз было, — с видимой неохотой отмахнулся тот, по-прежнему глядя вперёд мутными от бессонья глазами. Ворошить прошлое ему не хотелось. Будущее представлялось безрадостным. Первым начав рассказ, он всеми силами пытался отвертеться от его продолжения. Что ж, не будем приставать с расспросами. Придёт время — сам всё расскажет. А разговор шёл своим чередом.
— Да разве же при короле полноправном плохо жилось?! — тихо и даже как-то виновато произнёс отец Клементий. — Масла с икрой да заморских увеселений захотелось, вот и получили… Зато как звучало: низложен! Вот так и низложили. Да прости ты нас, господи! Рехформаторы… Тьфу… Потом, правда, опомнились и вновь на место возвернули, но что толку? Страна порушена, законы новые, король спит, Изенкранц правит, ничто не меняется.
— Да король — то сам во всём и виноват! Новых веяний ему захотелось, вот и навеяло, — святые отцы продолжали вводить меня в курс дела. — Кругом скопища искусов адовых, вечор по улицам не пройтись, срамота одна! Купцов более чем народу рабочего, и все, как один, заморской мануфактурой торг ведут, чародеев и тех словно моли повылетело. А вот Яга наша куда-то запропастилась. Дракула-то, мил наш друг, совсем сгинул, всё в княжестве сожжено, замок порушен. А последний год Яга вроде как у него жила, за сыном Августины нашей ухаживала. Может, вместе с ним и сгинула, а может, и жива осталась, только следов нигде не видно! — они рассказывали, а в моём сознании постепенно всплывали картины гибели маленького княжества. — Уж мы и по урочищам хаживали, и в тайном доме её бывали, а нет никого и следов не видно. Один дядько Леший жив — живёхонек, так и тот не ведает, где наша Тихоновна обретается. Про Георга, про Веленя тоже ничего не слыхать. А вот Семёныч — младшой остался, по-прежнему здесь же, в Лохмограде, живёт. Только изменился до неузнаваемости, цехов понастроил, в театры да бани хаживает. Ба-а-а-льшим человеком стал. Эх, Николай, Николай! Мы уж и тебя, грешным делом, оплакали, а жизнь — то, гляди, нас вновь свела так, что может и всех соберём. Вместе — то мы теперь кого хошь одолеть сможем, нам бы только меч твой найти! — Иннокентий уже давно замолчал, и теперь говорил лишь отец Клементий.
— Может и соберём, может и меч сыщется, — согласился я. — Там да сям поищем, глядишь, и найдём. Может, Яга нам какую — никакую весточку да оставила. Не верю я, что погибли они. Опять же, мёч-то мой нигде не проявился, значит, хранит кто-то. А сперва Георга поищем. Он — рыцарь, должен на виду быть, а в войске его нет.
— И где искать — то теперича будем, коли сам говорил, что ни в палатах царских, ни средь витязей Трёхмухинских да Лохмоградских его не сыскалось?
— Знать не там искали, — я не собирался сдаваться. — Дальше по знакомым пройдём, у народа порасспрашиваем…