Возвращение
Шрифт:
Никто нас в воскресение не позвал, а сами мы тоже никуда не выбрались. Пошел сильный дождь, временами начинал срываться снег, и поднявшийся ветер гнал всю эту гнусь мимо окон, поэтому никуда не хотелось ни идти, ни ехать.
В понедельник от вчерашней непогоды не осталось и следа.
– Сегодня у вас опять сокращенный рабочий день, – сказал Сергей, когда забирали Люсю. – К трем часам повезем вас на съемки.
– У меня сегодня последним уроком математика, так что отпрашиваться не придется, –
– Там все равно выступать в зимней одежде, – сказал я. – Поезжайте, а я пошел собираться.
Тренер мое сообщение о сокращении занятий воспринял равнодушно. Свои обязанности он выполнял добросовестно, но я его по большому счету не интересовал. Ну и ладно, зато прекратил рукоприкладство. Хорошо позанимавшись часа четыре, я принял душ, оделся и пошел к выходу. За Люсей съездили без происшествий, после чего мы почти час отдыхали до прихода машины.
– Режиссер брал мой телефон, – сказал я Сергею. – Интересно, почему не позвонил?
– Мы его предупредили, – пояснил он. – Садитесь быстрее, опаздывать ни к чему. Нам еще искать нужный павильон.
Зря он беспокоился. Мы приехали с хорошим запасом по времени, а павильон нашли почти сразу, стоило только заикнуться о «Сказках русского леса». Хороший такой павильончик, заблудиться, конечно, не заблудишься, но просторно. И лес воспроизвели правдоподобно, если сильно не присматриваться. Почти сразу же натолкнулись на Саакова.
– Молодцы, что приехали раньше! – сказал он. – Сейчас я вам дам лист с вашими словами, и вы их по-быстрому выучите. Там их всего десяток, так что это будет нетрудно. Минут через десять подойдут ведущие и съемочная группа. Один раз отрепетируем и, если все пойдет нормально, будем снимать.
Он вытащил из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и протянул его мне.
– А кто это сочинил? – спросил я, прочитав написанное.
– Я, а что?
– Юрий Суренович, у вас ручка есть?
– Держи, – протянул он мне авторучку. – Что ты хочешь делать?
– Подождите пару минут, – сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу. – Как вам это?
– А что, – сказал он, прочитав мою писанину. – Так даже лучше. Только нужно переучивать текст.
– У меня прекрасная память, а Люсе вообще почти ничего говорить не придется. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь вообще все настолько просто, что можно даже импровизировать.
– Ну, давайте попробуем, – решил он. – Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.
– Что ты там сочинил? – спросила Люся, когда мы по проходу вышли на лесную поляну,
– Режиссер написал... ерунду. У него вообще сюжет очень слабый, можно было все сделать куда интересней. Но в чужой монастырь... Я написал, что мы с тобой сами сюда приперлись, возмущенные несправедливостью.
– И в чем эта несправедливость заключается?
– В Советском Союзе четверть населения это дети и подростки. Если я и преувеличил, то ненамного. И многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. Дискриминация, однако. Слушай, идут. Полосатый рейс помнишь?
– Это тот самый Леонов?
– Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты, скорее всего, не увидишь: в этом фильме он был в зимней шапке. А Анофриев тоже уже снимался, но ты его вряд ли запомнила. Я его больше помню как певца и композитора.
– Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссера? – спросил до жути знакомый голос Леонова.
– Дарования, но уже не совсем детские, – сказал я, поворачиваясь к пришедшим. – Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?
– На меня меньший спрос, – ответил Анофриев. – Приятно, когда тебя помнят.
– Откуда такой пессимизм? – спросил я. – Так мог бы сказать актер, на склоне лет, встретивший поклонника своего таланта. Замените «помнят» на «знают», и будет нормально.
– Съел? – сказал Олегу Леонов. – А ведь я вас знаю. Прекрасно поете, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя – замечательный.
– Волка изобразить сумеете? – спросил я Олега. – Или показать?
– Ну покажи, – сказал он.
Вот что у меня всегда отлично получалось, так это имитация волчьего воя.
– Да ну тебя! – сказал вздрогнувший Леонов. – Таким воем только телезрителей пугать. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Вот так сойдет. Давайте репетировать, мне еще нужно возвращаться в театр.
Они взяли свои духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первыми вышли на поляну мы.
– Смотри, рояль! – воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. – Настоящий!
– И гитару бросили, – сказал я, беря прислоненную к роялю гитару. – Осталось только найти тех, кто снимает фильм.
– Смотри, дети! – сказал Леонов Анофриеву. – Что вы в такое время делаете в лесу, ребята?
– Мы не дети! – гордо говорит Люся.
– А если волки? – вкрадчиво говорит Леонов.
Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.
– А вы нас не пугайте! – говорю я. – Мы ради справедливости готовы и ночь в лесу с волками провести!