Возвращение
Шрифт:
– И я не стерпела жизни и тоски по тебе, - говорила мать.
– А если бы стерпела, я бы умерла, я знаю, что я бы умерла тогда, а у меня дети... Мне нужно было почувствовать что-нибудь другое, Алеша, какую-нибудь радость, чтоб я отдохнула. Один человек сказал, что он любит меня, и он относился ко мне так нежно, как ты когда-то давно...
– Это кто, опять Семен-Евсей этот?
– спросил отец.
– Нет, другой человек. Он служит инструктором райкома нашего профсоюза, он эвакуированный...
– Ну черт с ним, что он такой! Так
Петрушка ничего не знал про этого инструктора и удивился, почему он не знал его. "Ишь ты, а мать наша тоже бедовая", - прошептал он сам себе.
Мать сказала отцу в ответ:
– Я ничего не узнала от него, никакой радости, и мне было потом еще хуже. Душа моя потянулась к нему, потому что она умирала, а когда он стал мне близким, совсем близким, я была равнодушной, я думала в ту минуту о своих домашних заботах и пожалела, что позволила ему быть близким. Я поняла, что только с тобою я могу быть спокойной, счастливой и с тобой отдохну, когда ты будешь близко. Без тебя мне некуда деться, нельзя спасти себя для детей... Живи с нами, Алеша, нам хорошо будет!
Петрушка расслышал, как отец молча поднялся с кровати, закурил трубку и сел на табурет.
– Сколько раз ты встречалась с ним, когда бывала совсем близкой? спросил отец.
– Один только раз, - сказала мать.
– Больше никогда не было. А сколько нужно?
– Сколько хочешь, дело твое, - произнес отец.
– Зачем же ты говорила, что ты мать наших детей, а женщиной была только со мной, и то давно...
– Это правда, Алеша...
– Ну как же так, какая тут правда? Ведь с ним ты тоже была женщиной?
– Нет, не была я с ним женщиной, я хотела быть и не могла... Я чувствовала, что пропадаю без тебя, мне нужно было - пусть кто-нибудь будет со мной, я измучилась вся, и сердце мое темное стало, я детей своих уже не могла любить, а для них, ты знаешь, я все стерплю, для них я и костей не пожалею!..
– Обожди!
– сказал отец.
– Ты же говоришь - ошиблась в этом новом своем Сеньке-Евсейке, ты никакой радости будто от него не получила, а все-таки не пропала и не погибла, целой осталась?
– Я не пропала, - прошептала мать, - я живу.
– Значит, и тут ты мне врешь. Где же твоя правда?
– Не знаю, - шептала мать.
– Я мало чего знаю.
– Ладно. Зато я знаю много, я пережил больше, чем ты, - проговорил отец.
– Стерва ты, и больше ничего.
Мать молчала. Отец, слышно было, часто и трудно дышал.
– Ну вот я и дома, - сказал он.
– Войны нет, а ты в сердце ранила меня... Ну что ж, живи теперь с Сенькой и Евсейкой! Ты потеху, посмешище сделала из меня, а я тоже человек, а не игрушка...
Отец начал в темноте одеваться и обуваться. Потом он зажег керосиновую лампу, сел за стол и завел часы на руке.
– Четыре часа, - сказал он сам себе.
– Темно еще. Правду говорят, баб много, а жены одной нету.
Стало тихо в доме. Настя ровно дышала во сне на деревянном
– Алеша!
– добрым голосом сказала мать.
– Алеша, прости меня.
Петрушка услышал, как отец застонал и как потом хрустнуло стекло; через щели занавески Петрушка видел, что в комнате, где были отец и мать, стало темнее, но огонь еще горел. "Он стекло у лампы раздавил, - догадался Петрушка, - стекол нету нигде".
– Ты руку себе порезал, - сказала мать.
– У тебя кровь течет, возьми полотенце в комоде.
– Замолчи!
– закричал отец на мать.
– Я голоса твоего слышать не могу... Буди детей, буди сейчас же!.. Буди, тебе говорят! Я им расскажу, какая у них мать! Пусть они знают!
Настя вскрикнула от испуга и проснулась:
– Мама!
– позвала она.
– Можно, я к тебе?
Настя любила приходить ночью к матери на кровать и греться у нее под одеялом.
Петрушка сел на печи, опустил ноги вниз и сказал всем:
– Спать пора! Чего вы разбудили меня? Дня еще нету, темно во дворе! Чего вы шумите и свет зажгли?
– Спи, Настя, спи, рано еще, я сейчас сама к тебе приду, - ответила мать.
– И ты, Петрушка, не вставай, не разговаривай больше.
– А вы чего говорите? Чего отцу надо?
– заговорил Петрушка.
– А тебе какое дело - чего мне надо!
– отозвался отец.
– Ишь ты, сержант какой!
– А зачем ты стекло у лампы раздавливаешь? Чего ты мать пугаешь? Она и так худая, картошку без масла ест, масло Настьке отдает.
– А ты знаешь, что мать делала тут, чем занималась?
– жалобным голосом, как маленький, вскричал отец.
– Алеша!
– кротко обратилась Любовь Васильевна к мужу.
– Я знаю, я все знаю!
– говорил Петрушка.
– Мать по тебе плакала, тебя ждала, а ты приехал, она тоже плачет. Ты не знаешь!
– Да ты еще не понимаешь ничего!
– рассерчал отец.
– Вот вырос у нас отросток.
– Я все дочиста понимаю, - отвечал Петрушка с печки.
– Ты сам не понимаешь. У нас дело есть, жить надо, а вы ругаетесь, как глупые какие...
Петрушка умолк; он прилег на свою подушку и нечаянно, неслышно заплакал.
– Большую волю дома взял, - сказал отец.
– Да теперь уж все равно, живи здесь за хозяина...
Утерев слезы, Петрушка ответил отцу:
– Эх ты, какой отец, чего говоришь, а сам старый и на войне был... Вон пойди завтра в инвалидную кооперацию, там дядя Харитон за прилавком служит, он хлеб режет, никого не обвешивает. Он тоже на войне был и домой вернулся. Пойди у него спроси, он все говорит и смеется, я сам слышал. У него жена Анюта, она на шофера выучилась ездить, хлеб развозит теперь, а сама добрая, хлеб не ворует. Она тоже дружила и в гости ходила, ее угощали там. Этот знакомый ее с орденом был, он без руки и главным служит в магазине, где по единичкам промтовар выбрасывают...