Возвращенный рай
Шрифт:
Он обнял ее за плечи, подвел к стулу, с зеленым бархатным чехлом, который смотрелся бы уместнее в гостиной французского замка или английского дворца.
– Лили, мне придется на некоторое время уехать.
– Да? – Конечно жаль, но это ее не удивило. Сколько она себя помнит, отец нередко уезжал по делам. – Куда ты едешь?
Он улыбнулся и легонько постучал по ее маленькому прямому носику.
– Тебе это знать не обязательно. Я уеду всего на несколько недель. Впрочем, кто знает, как все сложится. Может быть, задержусь и дольше. Но в любом случае я хочу, чтобы во время моего отсутствия ты вела бы себя как хорошая девочка.
– Конечно, папа! – Но она уже с радостью думала о замечательных днях, которые проведет с Джози. – Но ты ведь вернешься до
– Конечно. Да, уверен, что возвращусь. Просто хотел сказать тебе, Лили, что… твой папа очень тебя любит.
Что-то в том, как он это сказал, ее вдруг напутало, по спине побежали холодные мурашки.
– Я знаю, папа.
– Конечно, знаешь. И еще кое-что. Предположим, просто на минутку предположим, что со мной что-нибудь случится, ты должна знать, что никогда ни в чем не будешь нуждаться.
Мурашки побежали еще сильнее, а кончики пальцев стали совсем ледяными.
– Что ты хочешь сказать этим, папа? «Если что-то с тобой случится?»
Он взял ее руку и накрыл ее маленькую смуглую ладошку своими длинными пальцами.
– Пока что я не планирую уезжать от тебя надолго, Лили, но заранее ничего нельзя знать. Мы живем в ненадежном мире. Лучше быть готовым ко всему.
Лили похолодела, ее охватил озноб. Мама ушла из жизни. Джорге куда-то уехал. Она не перенесет, если исчезнет и отец. О, пожалуйста! Я и не подумаю теперь о том, чтобы все время играть с Джози, лишь бы папа тоже не уезжал от меня! Лили взмолилась об этом.
– Папа…
Отец улыбнулся своей обворожительной улыбкой, сразу помолодев.
– Не пугайся, малышка. Я не хотел испугать тебя. Но хочу, чтобы ты поняла: в один прекрасный день все это перейдет в твое владение. Ты ни в чем не будешь нуждаться.
Широким жестом он обвел салон. Лицо Лили пошло пятнами.
– Не понимаю.
– Конечно, не понимаешь. Ты все воспринимаешь как должное, правда? Ты и представить себе не можешь, какие сокровища таятся в этой комнате. Видишь серебряные подсвечники и бронзовую статуэтку Цереры, богини урожая, и красивые маленькие часы времен Людовика Четырнадцатого? Все вместе это стоит столько, что можно выкупить короля. Знаю, что все эти вещички для тебя сейчас ничего не значат, но придет время, когда ты их полюбишь так же, как люблю я. А если наступят трудные дни…
Его голос смолк. Теперь, когда ее глаза освоились с полумраком, Лили видела, насколько серьезным было выражение его красивого лица, которое портил лишь длинный шрам, протянувшийся от уголка глаза вдоль щеки. Сейчас он, казалось, выделялся ярче, чем прежде.
– Мне нравятся эти вещи, папа, – сказала она, загоревшись вдруг желанием сделать ему приятное. Она огляделась, пытаясь увидеть сокровища его глазами, но видела лишь привычные вещи, среди которых росла и к которым ей не разрешали притрагиваться. Ее взгляд остановился на одном из предметов, и она повеселела. – Мне нравится эта картина – ты знаешь, она мне очень нравится!
– Картина… – Он проследил за ее взглядом. – Ах, ты имеешь в виду триптих. Да, он очень хорош, правда?
Отец поднялся, не выпуская ее руки, прошел с ней по мраморному полу туда, где висел триптих. Очень замысловато нарисованные три полотна были повешены таким образом, что в рассеянном неярком свете краски приобретали сочность, блестели. Триптих изображал жизнь и смерть Жанны Д'Арк, Орлеанской девы. Лили вгляделась в изображение. Ей нравилось то, что отец называл триптихом. Картины очаровывали ее, хотя и немного пугали.
– Предположим, я скажу, что с этого момента он принадлежит тебе, Лили, – почувствуешь ли ты от этого радость?
– Станет моей!
– Да, пусть он остается там, где висит, но отныне будет считаться триптихом Лили. Не многие девочки твоего возраста владеют чем-нибудь, таким же прекрасным и драгоценным. Не вселяет ли это в тебя особое чувство радости?
Лили смотрела во все глаза на триптих, испытывая благоговейный ужас и вдруг, да, ее охватила радость.
И не потому, что она осознала ценность этой картины или ее художественную
– Спасибо, папа, – поблагодарила она.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИСТРЕБЛЕНИЕ
1
Бристоль, 1971 год
Двухмоторный самолет «Пайпер Навахо» приземлился, колеса шасси коснулись взлетной полосы почти без толчка, и самолет медленно вырулил на подъездную полосу.
Оставаясь в сиденье пилота, Ги де Савиньи выключил контрольные приборы автопилота, управляя машиной рулевыми педалями и ожидая полной остановки катящегося по инерции самолета. Время было позднее. Огни взлетно-посадочной полосы и осветительные мигалки на контрольной вышке и на здании самого аэропорта, куда сейчас подруливал самолет, были единственным освещением в бархатистой тьме, отгороженной холмами от неонового и иного городского освещения. Ги направил машину на бетонированную площадку и запарковал в одной из погрузочно-разгрузочных ниш. Теперь, после приземления, он почувствовал усталость. В полете надо предельно концентрировать все силы и внимание, к тому же он был без второго пилота, нагрузка на него легла очень большая – расслабиться нельзя ни на мгновение. Ги, страдавший эпизодическими мигренями, пока не завершил всего полетного цикла, не замечал даже покалывающих иголочек в висках. Он целиком выкладывался, ведя самолет. Но ему это как раз и нравилось. По той же причине он и остался вольнонаемным коммерческим пилотом, а не стал продвигаться по службе, как сделали его многие друзья в различных авиакомпаниях. Престижно, конечно, служить капитаном или вторым пилотом в компании БОАК или «Британская Каледония». Бортовые журналы тех, кто летает с большими шишками, похожи на географические справочники. Но что они видят в тех местах, где бывают? Гостиничные номера, даже роскошные, похожи один на другой, и Ги считал с чувством некоторого презрения, что вряд ли можно назвать настоящей работой пилота то, чем они занимаются, гоняясь за длинным рублем. В его понимании это было недостойно летчика. Он бы свихнулся, если б полагался в свой работе на компьютер: мысль о том, что можно восемь часов просидеть в кабине пилота, ничего не делая, а только решая кроссворды из «Телеграфа», заставила его содрогнуться. Что же касается денег, то им он придавал мало значения. Пока его нельзя было отнести к зажиточным людям, но пройдет время, и он разбогатеет. Как наследник поместий Савиньи в Шаранте, он не задумывался о собственном гнездышке или будущей пенсии.
Доставку почты из Абердина в Бристоль пять вечеров в неделю нельзя было, конечно, назвать завидной работой, и все же плохой ее он тоже не считал. «Навахо» относился к аэропланам, полетать на которых у Ги давно чесались руки, к тому же вначале менялись маршруты, нарушая нудную монотонность, – он летал в Осло и Антверпен, в Сен-Мало и Амстердам. Но теперь положение изменилось. Компания, в которой он работал вольнонаемным пилотом, так построила маршруты, что теперь он постоянно летал рейсом Абердин – Бристоль, и ему это начинало уже надоедать.
Что, черт возьми, происходит со мной? – задавал он себе иногда вопрос, когда его одолевало беспокойство. Почему мне вечно нужно что-то новенькое, какие-то новые маршруты для полетов, и горы, чтобы карабкаться на них? Почему я не могу, наконец, успокоиться и почувствовать удовлетворение? Но ничего не получалось. Ему исполнился тридцать один год, и он по-прежнему горел желанием разведывать новые места и покорять мир, как если б ему было девятнадцать, и не появилось никакого желания остепениться и пустить где-нибудь корни.