Возвращенный рай
Шрифт:
Каменщик удивленно моргал, чтобы разогнать предательский туман, застилающий глаза, проглотил слюну, чтобы смочить и освободить прилипший к гортани язык. Наконец он вымолвил, правда, не без грусти в голосе, но в то же время с нотками иронии, присущей ему, когда он объяснял что-нибудь, кажущееся бесспорным:
— Меня зовут Стоун П. Стенфорд… Мормон из Испанской Вилки на «территории» Юта… Такие-то дела…
— Каменщик и мормон из Испанской Вилки… Ну, не здорово ли, черт побери! Ладно, плюнем на всю эту дребедень. Здравствуй же наконец! Сердечно приветствую тебя. Нет, ты лучше скажи, почему мне так не везет, — никак не удается завести столько женщин, как тебе и старому греховоднику Бьёрну из Лейрура.
Каменщик:
— Да у такого незначительного человека, как я, мало новостей, как и раньше, вот разве только я приметил, что птицы в Шотландии распелись совсем
— Да что же мы тут стоим и болтаем, — сказал мужчина в дорогом меховом пальто. — Вот что, отведу-ка я тебя к себе в гостиницу, это совсем недалеко, и угощу пивом.
— Не могу сказать, что пиво мой любимый напиток, дорогой судья, — сказал каменщик. — Вот кофе я всегда с радостью принимаю, если мне предлагают его от чистого сердца. Кофе не расслабляет, а, скорее, придает бодрость духа, если, разумеется, обладаешь духом. А теперь я хочу набраться храбрости и спросить: как случилось, что я встретил нашего дорогого начальника на этой широкой улице в большом мире?
— В преисподней не сыщешь худшей работы, чем работы судьи среди вшивого народа, — сказал судья. — Не будем об этом говорить. Одно скажу: я устал от людей, которые день-деньской лежат пузом кверху и читают древние саги в ожидании подходящей погоды для рыбной ловли. И когда наконец выпадает хороший улов, то налетает волна и уносит рыбаков. Здесь, в отеле, я отрекомендовался губернатором Исландии, и, чтобы швейцар верил в это, всякий раз, когда вхожу и выхожу, он получает пенни. Считаться губернатором за пенни для швейцара — ничуть не хуже, чем быть в действительности начальником или судьей среди людей, которые настолько бедны, что не могут себе позволить элементарных человеческих добродетелей. В Англии у меня три дела: основать англо-исландскую судовую компанию, добиться ссуды, чтобы электрифицировать Исландию, и, наконец, завершить мой сборник стихов.
В божьем граде Сионе каменщику никогда не приходилось ступать ногой в такое помещение, как гостиница, куда привел его судья. На полу лежали ковры — мягкие и зеленые, словно скошенная лужайка. С потолка свисали такие великолепные люстры, что, доведись Эгилю Скаллагримссону увидеть их, он наверняка бы пришел в такое же исступление, как тогда, когда Эйнар Звон Весов прикрепил щит, украшенный золотом и драгоценными камнями, над его изголовьем. На стенах висели портреты королев в платьях с высокими стоячими воротничками и других важных персон Шотландии, лишившихся в свое время голов. Стулья здесь были высокие, с прямыми спинками. Сидя на них, чувствуешь себя как на большом благородном скакуне. Губернатор Исландии Бенедиктсен все говорил и говорил, не умолкая ни на минуту.
Было видно, что судья высоко поднялся из торфяных болот, где живет исландское правосудие, и добился не меньшего блеска и великолепия, чем замарашка из сказки, хотя справедливость требует отметить, что он всегда был выше обычного судьи.
Напрасно каменщик ждал возможности вставить хоть слово о той истине, которая вместе с раем дарована «святым Судного дня». Просидев довольно долго молча, он удивленно улыбался, кивал невпопад головой, тихонько покашливал всякий раз, когда судья отпускал грубое словцо, и наконец стал подыскивать предлог, чтобы расстаться со своим земляком. Этим вечером почтовый пароход отходит в Рейкьявик, и ему нужно многое сделать, кстати, купить сапоги, чтобы в них проповедовать истинную веру.
— Я знаю одного, кто немедленно обратится в мормона. Это Бьёрн из Лейрура… Правда, я никогда не уставал поносить его. Черт проклятый, говорил я ему. Ты перехватываешь всех женщин, которые должны были бы достаться мне! Я призову тебя к ответу, говорил я ему, хотя и не всегда виноват был именно он. Я, например, делал все возможное, чтобы спасти твою дочь, но это мне никак не удалось. Когда бог и люди объединились, чтобы спасти честь твоей дочери и разыскать ей подходящего отца ребенку и когда Бьёрну почти удалось отречься от отцовства, что, ты думаешь, произошло? Девчонка сделала меня посмешищем в глазах властей. Мне пришлось выслушать от самого губернатора, что я, дескать, судья, верящий в непорочное зачатие. Позже я выудил из старика Бьёрна все, что он имел, для покупки траулера. Об электричестве я не рискнул ему заикнуться — он понятия не имеет, что это такое: наверняка подумал бы, что я хочу сплавить партию подмоченных сухарей из разбитого корабля. Но все же передай ему привет и скажи, что англо-исландская фирма уже на мази.
Поэт-губернатор проводил своего гостя в вестибюль и расцеловался с ним
— Эй, Стейнар из Лида! Я тебя правильно понял: ты домой собрался? А не дать ли мне тебе землю?
— В этом вовсе нет нужды, мой дорогой судья, — ответил тот, кто вдруг опять стал Стейнаром из Лида. — А что это за земля, позволь тебя спросить?
— Лид в Стейнлиде. Я был вынужден продать его с аукциона, чтобы оплатить все налоги и убытки. Последнюю ставку под молотком поставил я, чтобы хутор не достался Бьёрну из Лейрура в придачу к его остальным владениям. Если ты подойдешь со мной к портье, я напишу тебе бумажку — и земля опять будет твоя.
Поэт-губернатор, новый форпост Исландии в Британской империи, к сожалению, оказался не единственным исландцем, лишенным интереса к истине Золотой скрижали и к той стране далеко за пустынями, где живет эта истина. Вот уже триста лет, а иные говорят и все четыреста, как исландцы взяли себе за правило верить только учениям, идущим из Дании. Епископ Тьоудрекур как-то говорил, что, подобно тому, как датчане свою премудрость черпают у немцев, так и мозг исландцев, надо полагать, по случайному недоразумению, помещается в голове датского короля. Исландцы тотчас оставили мормонов в покое, как только узнали, что так с ними поступил Кристиан Вильхельмссон у себя в стране. Но тут опять встает вопрос, на который епископ Тьоудрекур не смог ответить после возвращения из своей последней длительной миссии. Как расценивать тот факт, что исландцы перестали избивать мормонов, шаг ли это вперед или назад? В прежние времена, стоило мормону ступить в Рейкьявик, как толпа бездельников и пьянчуг, столь характерная для лица города, устремлялась к нему и преследовала по пятам криками и бранью. Мальчишки швыряли в него камнями, снежками, комьями грязи, а исчерпав все ругательства, кричали ему вслед, что он косолапый или что для мормона у него слишком большая голова. А стоило мормону организовать собрание, чтобы проповедовать полезные вещи, как, например, крещение посредством погружения в воду или необходимость расстаться с дурной привычкой браниться, или же рассказать о ширине улиц в святом граде Сионе, — как эти нарушители порядка взбирались на трибуну и принимались вовсю тузить святого человека. Лютеранские епископы и теологи писали брошюры, прославляя Лютера и другие немецкие авторитеты в пику мормонам, зная, что датчане во всем полагаются на немцев. А отдельные слегка свихнувшиеся исландцы посылали злопыхательские статьи в газету «Тьоудоульф» или же выискивали в Библии цитаты, опровергающие учение мормонов, надеясь таким образом отправить этих гнусных людей в преисподнюю.
Теперь же времена изменились. Когда мормон Стенфорд прибыл в Рейкьявик, ни один уличный мальчишка, ни один пьянчуга не обратил на него внимания, словно мормон был самым обычным крестьянином с востока. Большинство полоумных тоже забыли о мормонах и стали увлекаться электричеством. Ни в одной газете того времени не появилось ни строчки о прибытии в страну этого мормона, кроме объявления, которое он поместил сам в газете «Тьоудоульф». В нем извещалось, что Стоун П. Стенфорд, каменщик и мормон из Испанской Вилки на «территории» Юта, собирается в конце зимнего рыболовного сезона созвать собрание в обществе трезвости, вечером, такого-то числа, и рассказать все об откровении, данном Джозефу Смиту. Стенфорд был единственным мормоном, которого ни разу не били в Исландии. Никто не сочинял против него брошюр — ни магистры, ни помешанные, — за исключением этой маленькой, скромной книжонки, написанной человеком, не отличающимся большой ученостью, который время от времени берется за перо.
Мормон Стенфорд пытался вступать в разговор с людьми на улице или в гавани, где они собираются кучками, в особенности по вечерам, стоят и смотрят на бухту, без конца пихая в нос свои рожки-табакерки. Как-то он остановил водовоза с четырьмя парами туфель и с тремя потрепанными шляпами и старую подвыпившую работницу гавани с мешком соли на плечах. Он спросил их, не сочтут ли они для себя полезным окунуться в воду и не хотят ли познакомиться с брошюрой Джона Притта, которую он может любезно им предложить? Они посмотрели на него, даже не кивнув головой. Может быть, продолжал спрашивать мормон, они предпочитают замечательную книгу, написанную Тьоудрекуром Йоунссоном из Боуля, что на Островах? Но они даже не крикнули ему: «Заткни глотку!»