Впереди разведка шла
Шрифт:
А гитлеровцы наседали. Основной удар принял на себя батальон капитана Атлантова. Людей в нем осталось не густо — многих не досчитались при взятии Самодуровки, тяжелораненых вывезли в тыл. Ощущалась нехватка боеприпасов. И все же батальон с несколькими пушками крепко стоял на ногах. Собрав бойцов, комбат коротко обрисовал обстановку. Потом к личному составу обратился замполит старший лейтенант Татауров. Как всегда спокойно, сказал:
— Товарищи! Отходить нам некуда. В центр прорвалось несколько танков. Немцы оцепили Самодуровку и с флангов. Будем держаться до последнего.
...Гитлеровцы, укрываясь за уцелевшими стенами хат, перебежками приближались к обороняющимся. Но когда бросились в атаку, нарвались на такой губительный огонь, что вынуждены были отступить.
Батальон держался! Когда немцы, в который уже раз, отхлынули, до стволов пулеметов и автоматов нельзя было дотронуться: плесни водой — закипит.
После некоторого затишья на хутор пошли «юнкерсы». Вытянувшись цепочкой, они снизились до бреющего и сыпанули бомбами. Несколько пушек и расчетов в батальоне вышли из строя: щиты помяло, лафеты покорежило, разбросало зарядные ящики. Раненые лежали вперемешку с убитыми, присыпанными мокрой землей.
Вновь появились гитлеровцы.
Огонь батальона заметно слабел. Разорвавшимся снарядом убило капитана Атлантова. Пулеметная очередь перерезала старшего лейтенанта Татаурова. Оставшиеся в живых бойцы кинулись в рукопашную. Бились прикладами, лопатами, а кто и кулаками...
Лишь к вечеру противнику вновь удалось овладеть Самодуровкой. Впоследствии она несколько раз переходила из рук в руки.
Потери с обеих сторон были огромные. Среди погибших оказался и комбриг майор Василий Мартынович Рахманов.
Позже, когда в часть возвратился Иван Черниченко, мы узнали, что же с ним произошло.
...Он очнулся от того, что кто-то грубо его тряс. С трудом разлепил ресницы, хотел приподняться, но острая боль пригвоздила к земле. Как в тумане, увидел нависшую огромную фигуру.
Ногам стало холодно. «Раздевают»,— подумал он и уже отчетливо увидел глаза-буравчики под суконным козырьком, рыжую щетину.
— Вытряхивайся,— человек в полицейской форме зло ощерился.— В раю можно ходить и босиком.
Рядом стояли два гитлеровца.
Полицай снял с Черниченко сапоги, шерстяные носки, шапку, хотел стащить и свитер, но он, как и ватник, пропитался кровью. Полицай брезгливо поморщился. Черниченко и еще нескольких раненых начали избивать ногами.
К вечеру их, как поленья, швырнули в кузов машины, отвезли на окраину хутора Полячки, загнали в колхозную конюшню и закрыли дверь. Затем подожгли.
Огонь начал жадно лизать кровлю, пробил потолок, пополз по стропилам...
Как в кошмарном сне, Черниченко почувствовал, что его кто-то тянет. В груди саднило от едкого дыма, к горлу подкатывался тошнотворный комок... И вдруг — спасительный глоток воздуха!
Открыл глаза...
Тащил его вначале санитар старшина Николай Ря-боконь, потом стал помогать какой-то паренек. Они быстро уложили Черниченко на сани, что стояли за углом конюшни, присыпали соломой. Лошади тронули куда-то в темноту.
— Тебя как зовут? — спросил Черниченко возницу.
— Вася Борышполец. Не бойтесь. Я — комсомолец. Честное слово.
— А куда ты меня везешь?
— В Зеленоград...
Лошади шли медленно. Под полозьями поскрипывал снежок.
— Вот что, Вася,— обратился к пареньку Черниченко.— На всякий случай возьми мои документы, там партийный билет. Если встретишь наших — передай. И письмо жене. Отослать не успел. Двое ребят у меня...
Несколько раз в дороге он терял сознание: сказались потеря крови, холод.
И все-таки выжил политрук, пройдя через многие передряги. Снова попал в лапы к гитлеровцам. Поместили в лагерную больницу. Перед бегством немцы хотели взорвать здание, но подпольщики перерезали провода, которые вели к взрывному устройству. Местные жители вылечили, выходили раненых бойцов. Когда зажили раны, политрук догнал свою бригаду и прошел с ней до самого конца войны.
А Вася Борышполец выполнил наказ Черниченко. Передал документы в политотдел одной из дивизий, после их отослали в Москву.
Овладев Самодуровкой, гитлеровцы бросили на юго-восточную окраину станицы Манычской тринадцать танков с батальоном автоматчиков. Жарко пришлось здесь нашим артиллеристам. В самый критический момент боя тяжело ранило командира батареи лейтенанта Колесова. Его заменил замполит лейтенант Остапенко. Потеряв несколько танков, гитлеровцы откатились назад.
Ночью лейтенант Остапенко скрытно сменил позиции, оставив на прежних макеты орудий, и на рассвете немцы ударили по пустому месту. Решив, что батарея выведена из строя, они снова пошли в атаку, но натолкнулись на мощный прицельный огонь. На поле боя осталось восемь подбитых танков. Так и не сумев прорваться в Манычскую с юго-запада, гитлеровцы решили нанести удар в новом направлении — через Арпачин в сторону Манычской.
В три часа ночи 25 января корпусные разведчики под командованием капитана Киселева подтвердили данные о перегруппировке немцев. Пленный, доставленный к генералу Свиридову, сообщил, что прибывшие части и отряды, укомплектованные отборными солдатами и офицерами СС, хорошо обученные и по-зимнему экипированные, получили задачу любой ценой сломить сопротивление русских, отбросить их за Дон и тем самым обеспечить возможность отхода с Кавказа через Ростов.
Генерал Свиридов незамедлительно прибыл с оперативной группой на КП на окраину Манычской и стал управлять боем, который начался утром.
В политдонесении корпуса о ходе боев в те дни говорилось: «...25 января 1943 года противник предпринял ожесточенную бомбардировку ст. Манычская, которая продолжалась почти до позднего вечера. Было совершено более 150 самолето-вылетов. Одновременно по станице он открыл сильный артиллерийский и минометный огонь. Затем враг бросил в контратаку до 30 танков с пехотой. Развернулись ожесточенные бои. Гвардейцы мужественно сражались, срывая попытки врага прорваться в станицу. Особенно трудно пришлось сражаться подразделениям 4, 5-й и 6-й гвардейских механизированных бригад, которые обороняли хутора Арпачин и Алитуб» *.