Впереди вражеский берег
Шрифт:
«Да, но я все равно думаю, что к нему будут относиться плохо. Он обратился к нам с просьбой о помощи в самый последний момент. Если бы у него была хоть капля мозгов, то он сражался бы с нами с самого начала», — это был Тони.
«Армия говорит, что Королевские ВВС умыли руки под Дюнкерком. Что говорит по этому поводу Черчилль?» — спросил Олласон, меняя тему разговора.
«Он говорит, что так сложились обстоятельства. Парни Истребительного Командования вели жестокие бои в нескольких милях в стороне. Какие цели для германских бомбардировщиков могли оказаться привлекательнее кораблей в Дюнкерке? И я не знаю, что бы там творилось, если бы наши позволили им действовать спокойно».
Но тут вмешался я:
«Я полагаю, что все равно прорвалось много
«Это вполне понятно, — заметил Оскар. — Когда парням нужно было заправляться, им приходилось проделывать долгий путь до своих баз. В любом случае, немцы имели численное превосходство в три раза, и часть бомбардировщиков, разумеется, прорвалась».
«Да, армия чертовски зла на нас, — сказал Билл, который только что поднялся и раскуривал свою трубку. — Я вчера вернулся из Солсбери, парни говорят, что летчикам нельзя показываться в пабах поодиночке. Армейцы избивают любого человека в синей форме».
«Что ж, их нельзя обвинять. Они крепко оскандалились. Их вышвырнули из Норвегии, им набили морду во Франции. Что дальше?»
«Бог знает».
«Прежде всего, им следует крепко зацепиться».
«Да».
«Да, им крепко досталось, — согласился Оскар. — Второй раз их выбрасывают с континента, что само по себе достаточно плохо, но, честно говоря, я не вижу никаких ошибок».
Большинство летчиков любит порассуждать о большой стратегии, и Оскар не был исключением. Он достал портсигар и начал излагать свою точку зрения.
«В Норвегии противник имел слишком много самолетов. У нас нет баз достаточно близко к Норвегии, чтобы защитить свои войска. На сей раз такие базы имелись, но мы просто неправильно их использовали и не поддержали свою армию. Даже мы сами».
«Но нас могли перебить, как мух», — возразил я.
«Да, ведь нас должны были защищать истребители из метрополии».
«Но тогда Люфтваффе смогли бы спокойно бомбить Лондон».
«Может, ты и прав, — согласился Оскар. Он любил поспорить. — Да, мы могли бы много что сделать, имей мы самолеты поддержки войск. Но у нас их не было. Нехватка самолетов вообще и нехватка нужных типов берет начало в эпохе Свинтона. Однако вернемся к сухопутным силам. В первом случае, если бы эти жалкие нейтралы с самого начала пошли с нами, все могло повернуться иначе».
«Но в Норвегии произошло то же самое», — вставил Билл.
«Это касается всех нейтралов, — сказал Оскар, закуривая сигарету. — Затем имелся еще один капкан. Когда немцы вторглись в Бельгию, наши армии бросились им навстречу. Однако они опоздали и не сумели создать надежную сеть коммуникаций. Немцы двигались слишком быстро. Когда немцы захватили Седан и форсировали Маас, только быстрое отступление прямо к Амьену могло спасти ситуацию. Но Вейган подумал, что сможет удержать фронт и закрыть брешь. Однако большинство наших командиров оказалось не знакомо с новым типом войны — блицкригом. Один сильный пункт за другим переходил в руки врага под комбинированными ударами пикирующих бомбардировщиков и танков. Более того, французские солдаты, по крайней мере, некоторые из них, сдавались при малейшей угрозе. А потом последовал удар в спину, когда король Леопольд капитулировал и оставил разрыв шириной 30 миль, защищать который было некому. Мы ничего сделать не могли и покатились назад, прямо к Дюнкерку, понеся большие потери. Я полагаю, что в плен попали 17 французских дивизий, разумеется, вся бельгийская армия и, как мне кажется, около 30 000 наших. Если оценивать происшедшее в целом, это был полный разгром».
«Конечно, все это так. Но что будет дальше?»
«А вот этого я не знаю. Может быть, французы продержатся, пока мы соберем новую армию».
«Может, и так. Но это будет нелегкая работа».
«Черчилль говорит, что мы потеряли всю технику».
Наступила долгая пауза. Мы часто обсуждали ход войны, это был один из таких вечеров. Парни начали думать, что бы еще сказать такое умное. Но тут открылась дверь, и вошел Вилли. Мы дружно вскочили на ноги.
«Садитесь,
Все промолчали, так как не понимали, к чему он клонит.
«Мне нужны два добровольца, — продолжил Вилли, а потом ткнул пальцем в Пита и меня. — Ты и ты».
Я хмыкнул. Что за игра нам предстоит? Я хотел летать, а не играть на зеленом сукне. Когда мы поднялись к нему в кабинет, Вилли достал небольшую пластилиновую модель. Это был миниатюрный железнодорожный тоннель. Теперь он был предельно серьезен и говорил спокойно.
«Сегодня вы должны провести эксперимент, который выдумал вице-маршал авиации Харрис. Как вы знаете, дела во Франции идут отвратительно. Поэтому он решил попытаться замедлить продвижение врага, нарушив его железнодорожные коммуникации. Шоссе мы оставим парням с дневных бомбардировщиков. Как вы знаете, самыми уязвимыми местами железных дорог являются мосты и тоннели. Первые построены слишком прочно, и их трудно разрушить. Но вторые гораздо более уязвимы. Именно поэтому я спросил, играете ли вы на бильярде. Меня интересует, умеете ли вы загонять шар в лузу. Мне требуются два парня, которые точно так же закатят бомбу в тоннель, где она взорвется несколько секунд спустя. Разумеется, мы заблокируем железную дорогу всего на несколько дней, но даже это может серьезно повлиять на доставку снабжения наступающим немецким армиям. Это можно проделать во многих местах, и я оставляю выбор за вами. Взлет сегодня в 10 вечера».
Мы еще не вышли из кабинета, а по лицу Пита расплылась довольная улыбка. Он не просто играл на бильярде, он любил его всем сердцем.
Мы взлетели вместе, пересекли море, оставили слева сожженный Роттердам, пересекли Бельгию, пролетели над затемненным Брюсселем и оказались над Германией.
В действительности светомаскировка была более чем плохой. Люди махали нам факелами. Затем слева появился луч прожектора, который осветил самолет, шедший на высоте 13 000 футов. На него обрушился шквал снарядов из тяжелых зениток. Он почему-то нес включенные огни. Позднее мы узнали, что это был один из летчиков звена «А», который просто забыл их выключить после взлета. Не удивительно, что он потом говорил: «А мне казалось, что я был в небе совершенно один».
Внимательно следуя по карте от канала к каналу, мы в конце концов, выбрались к своему тоннелю возле Аахена. Но теперь луна уже скрылась, поэтому я выпустил осветительную ракету. В ее свете внезапно и резко появились очертания входа в тоннель. Лишнего времени у нас не было, так как эти ракеты горели всего около 3 минут, поэтому мы сразу ринулись в пике. Мы неслись по рельсам подобно сверхскоростному поезду; наверное, подсознанием я отметил, что светофоры горят. Потом перед нами рывком вырос утес, мы круто свернули вправо, и одновременно я сбросил две 500-фунтовые бомбы. Мы едва не зацепили крылом верхушки деревьев, но успели взмыть вверх. А через пару секунд позади раздался грохот, я оглянулся и увидел, что вход в тоннель обрушился. Это было просто прекрасно, потому что у нас еще остались две бомбы. Когда мы полетели к следующему тоннелю, расположенному в 10 милях от первого, мы столкнулись с проблемой. Вторая осветительная ракета отказалась отделиться от самолета. Это было ужасно. Ночь была непроглядно темной, и увидеть что-либо было просто невозможно. Если бы оружейники услышали хотя бы четверть того, что было произнесено в их адрес, даже они устыдились бы.
В конце концов мы с Уотти придумали план. Мы полетели над рельсами, держась как можно ниже, а потом я включил посадочную фару. Она дала какое-то подобие световой дорожки. В то же время Уотти направил вперед сигнальную лампу Олдиса, пытаясь нащупать ее лучом вход в тоннель. Склон утеса мчался навстречу со скоростью 200 миль/час. Несколько минут мы летели низко над сверкающими нитками рельсов, и я молился, чтобы поблизости не оказалось ночного истребителя. Какая-то заблудшая душа неожиданно обстреляла нас из пулемета, но промазала, так как расстояние превышало полмили.