Впотьмах
Шрифт:
На похороны приехал мой отец, а когда уезжал, то увез меня с собой — ясно, что мое пребывание в деревне подошло к концу. Для меня смерть бабушки была огромной трагедией — умер самый любимый человек, и я чувствовала себя брошенной и одинокой. Мне не хотелось уезжать, но еще больше я горевала оттого, что пришлось оставить в деревне Дружка — собаку, которая находилась со мной с самого детства, и к которой я была привязана немногим меньше, чем к бабушке. Сейчас, после ее смерти, Дружок казался мне самым родным существом на свете, да и сам он теперь не отходил от меня ни на шаг — как видно, понимал, что близится разлука. Помнится, я пролила море слез, умоляя взять с нами Дружка, но отец был непреклонен — зачем нам эта собака в городской квартире?! Что, она твой друг? Не говори ерунды, слушать тошно, разговор окончен, больше ничего слышать не желаю, а эта вонючая псина останется здесь!.. Даже сейчас, спустя многие годы, я слышу отчаянный лай Дружка, который рвался ко мне с цепи, когда отец тащил меня за руку к машине, да еще и ругался — мол, впереди неблизкий путь, мне завтра на работу, а я тут и без того задержался, так что хватит лить слезы и упираться! И вообще, сколько можно рыдать из-за какой-то облезлой псины?!
Отец всю дорогу молчал, лишь изредка поглядывал на меня, и я понимала, что мое присутствие ему совсем не в радость. Вспоминая рассказы бабушки, я надеялась на то, что хотя бы мать рада будет меня увидеть, но и здесь все пошло не так. Первое, что та сказала, увидев меня:
— Какая же она некрасивая! И в кого хоть такой невзрачной уродилась? Я-то надеялась, что все со временем изменится… -
— Ничего, ей всего семь лет, еще поменяется… — отец был настроен более оптимистично.
— Боюсь, что только в худшую сторону… — безапелляционно отрезала мать. Что ж, теплым приветствием это никак нельзя назвать, и у меня вновь потекли слезы по лицу.
— Она еще и на правду обижается… — раздраженно заметила мать, увидев, как я вытираю глаза. — Да уж, сразу видно деревенское воспитание! Никакого сравнения с Лилечкой!
— Кто бы спорил… — согласился отец.
Как оказалось, Лилечка — это моя младшая сестра, бесконечно обожаемая родителями, и которой к моменту моего приезда исполнился всего лишь годик. Надо сказать, что такой красивой девочки ранее я никогда не видела, это было просто чудо какое-то! Белокурые кудряшки, прелестное лицо, голубые глаза, очаровательная улыбка… Внешне Лилечка напоминала дорогую куклу, и от нее было просто невозможно оторвать взгляд — недаром малышка привлекала в себе внимание везде, где бы не появлялась! Ее одежда — это сплошной розовый цвет, бантики, оборочки, кружева, стразики, пышные юбочки… В общем, настоящая маленькая принцесса, какими их обычно рисуют в детских книгах.
Мое появление в семье нарушило привычный уклад жизни, и я просто физически ощущала раздражение по отношению ко мне от отца и матери, которое они, впрочем, не особо старались скрывать. Я была здесь чужой, появившейся не вовремя, нелюбимым ребенком, по сравнению с Лилечкой совсем некрасивой и, говоря откровенно, не очень-то нужной, да еще и принесшей с собой множество проблем, которые нужно было решать. Откровенно говоря, в этой семье мне тоже было неуютно, только вот деться было некуда.
Первым делом мне выделили уголок на кухне — ведь не в комнате же Лилечки мне обитать, и не рядом с родителями! Кроме того, появилась необходимость купить мне одежду, обувь, ведь большую часть моих вещей, которые отец привез из деревни, мать выбросила — мол, не хватало еще ходить в этом барахле, позорить отца с матерью! А еще было необходимо устаивать меня в школу…
Ох уж мне эта школа, чтоб ее! Родители были искренне удивлены, когда узнали, что я до сей поры не умею ни читать, ни писать, ни считать — в общем, полностью не готова к школе. Дело в том, что бабушка всегда говорила, что учитель из нее никакой, толку к преподаванию она никогда не имела, так что пусть все идет своим чередом, а меня всему научат в школе — мол, не все в первый класс идут уж такими подготовленными! И вообще, ты у меня девка толковая, выучишься не хуже других!.. Да и пожилая учительница из сельской школы, когда приехала к нам в деревню, чтоб поговорить со мной, лишь улыбнулась в ответ на бабушкины слова — мол, не страшно, ваша девочка не одна такая, так что не тревожьтесь — всему ее научу, она у меня еще отличницей станет!..
Увы, то, что казалось нормальным для деревни, совсем не годилось для города, да и после смерти бабушки я долго не могла придти в себя, замкнулась. Я тосковала по деревне, по тамошнему укладу жизни, и вовсе не стремилась сближаться хоть с кем-либо. В результате меня отправили учиться в класс для гм… скажем так — трудных детей, таких же, как и я, совсем не подготовленных к школе. Контингент там подобрался соответствующий, большинство ребятишек были из так называемых сложных семей, не отягченные ни воспитанием, ни образованием, но даже среди этих детишек я оказалась чужой. Надо мной смеялись из-за моего деревенского говора, просторечных выражений, некрасивости, нелюдимости и замкнутости. А еще я не позволяла себя обижать, и не боялась ввязываться в драку с обидчиками, и родителям то и дело жаловались на меня, и все эти замечания приводили в очередной домашней выволочке.
Признаюсь: я отчаянно тосковала по Дружку, и совсем не старалась учиться — по детской наивности считала, что меня в этом случае снова отправят в деревню, в привычный мир, где Дружок ждет моего возвращения. К тому же я поняла, что у отца и матери есть лишь одна любимая дочь — Лилечка, в которой они души не чаяли, а я… Скажем так: они меня терпели, но особо трепетных чувств не проявляли, и, понимая это, я и сама не особо стремилась к сближению, а иногда даже откровенно вредничала.
Родители, уставшие от моих двоек, вызовов в школу и бесконечных замечаний в дневнике, решили действовать иначе. Мне было сказано следующее: если начнешь хорошо учиться, изменишь свое поведение, будешь помогать по дому — тогда мы, так и быть, привезем сюда твою собаку, о которой ты прожужжала нам все уши. Этого обещания оказалось вполне достаточно для того, чтоб я со всем старанием принялась за учебу, и вскоре в школе меня уже стали ставить в пример. Дома я тоже взяла на себя часть хозяйственных хлопот — уборка, глажка, мытье полов, благо всему этому бабушка хорошо меня научила. В общем, я делала все, чтоб родители остались довольны, только что в глаза им не заглядывала, ни в чем не возражала, любую их просьбу выполняла без промедления. Правда, на все мои разговоры о Дружке был один ответ — посмотрим на твою дальнейшую учебу и на то, как будешь вести себя дальше.
Прошел год, затем второй, но ничего не менялось. На все мои бесконечные просьбы привезти в город Дружка родители отвечали привычной отговоркой — посмотрим… Осознав, что от родителей толку не добьешься, я просто написала письмо в Муравьевку, соседке бабе Глаше, которая была у нас с бабушкой частой гостьей. В письме я кое-что поведала о своей нынешней жизни, интересовалась деревенскими новостями, спрашивала ее, все ли хорошо с нашим домом, и, главное, просила рассказать о Дружке, как он живет, не болен ли…
Две недели, дожидаясь ответа, я по нескольку раз в день я заглядывала наш почтовый ящик, а когда, наконец-то, увидела письмо на мое имя, то была невероятно счастлива. Помнится, тогда мое сердце от радости чуть не выскочило из груди, но когда я прочитала письмо, то испытала самое настоящее потрясение. Как сообщала баба Глаша, наш деревенский дом отец продал еще год назад, а Дружок умер через несколько месяцев после моего отъезда — очень тосковал, а потом и вовсе есть отказался. Жаль пса, не старый был еще, всего девять лет… Ну, а в остальном в деревне все хорошо, в гости приезжай, буду рада увидеть…
После этого письма весь мир для меня перевернулся — я поняла, что отныне пути в Муравьевку мне нет. А еще у меня случилась настоящая истерика: еще бы, родители прекрасно знали, что Дружок умер, но обманывали меня, осознавая, что их обещания останутся только словами, а я… Я уже столько времени жила надеждой на встречу с Дружком, представляла, как буду прижиматься лицом к его пушистой шкуре, а он будет привычно сопеть мне в ухо… Горечь и обида от обмана были столь сильны, что я чувствовала самую настоящую боль в сердце, от которой тяжело дышать. Если бы мне разрешили взять Дружка с собой, то, без сомнений, он был бы жив… Говоря откровенно, я в тот день испытала едва не такой же шок, как и в день смерти бабушки.