Врачу, исцелись сам!
Шрифт:
Раньше каждое подразделение само заказывало необходимые ему расходные материалы для оргтехники, медикаменты, реактивы, где получится. Наверняка, как и принято в таких вещах, все имели с этого какую-то свою выгоду. Руководство посчитало, что так получается нехорошо, наверняка люди там кормятся и получают "откат" и государственные денежки расходуются нерационально, хотя, понятно, основная мысль была: а почему бы не получать все откаты себе. В связи с этим, и были организованы т тендеры, когда поставщик определялся будто бы по конкурсу, и в этих случаях все откаты платили уже только в одно место – на самый верх. Все сразу стало обходиться еще дороже. Идея-то вроде была неплохая, но по сути ничего не поменялось – государственный
– …Сидеть на этой жалкой зарплате, которую вы платите и которой нас попрекаете, – продолжал разъяренный Никонов, которому терять уже было нечего, – это значит никогда не быть сытым, не купить машину, квартиру и жить в нищете. Дети никогда не будут учиться в университете и даже, возможно, не окончат школу!
Самое ужасное, что почти все сказанное было правдой. И правдой неудобной и неприятной, потому что подрабатывали практически все, кто как мог, и сам Борисков калымил, где выходило: не афишируя два раза в неделю (вторник и четверг) вел приемы в частном медицинском центре "Парацельс" на Васильевском. И хотя там клиентов было то густо, то пусто, все равно какая-никакая денежка капала. Еще он смотрел больных на дому, брал деньги за частные консультации; а когда предлагали, работал на все какие только возможно фармацевтические фирмы, назначая их препараты. Ведь когда все равно лекарства назначаешь, почему бы получать за это деньги? И надо признать: действительно все вокруг было куплено. Деньги теперь решали все и правили всем. Работа на государство особых денег не давала, даже двойная зарплата, с учетом разных премий была недостаточной. Начмед же постоянно колол в глаза среднему персоналу:
"Работаете-де на две ставки, а время не отрабатываете!" Впрочем, младшему персоналу от такого уже не говорил – могли и уйти. Уборщица вообще приходила часа на три, не больше, попробуй, заставь ее работать дольше – сразу уйдет в другое место оператором чистоты".
Борискову всегда было стыдно со знакомыми говорить про свою зарплату, поэтому на вопросы о заработке он отвечал невнятно. Скажи, никто бы и не поверил, что такая зарплата вообще бывает.
Сразу после Сорокиной к Борискову в коридоре пристала женщина из профкома, которую звали Юлия Сергеевна Соломатина. Она, как обычно, собирала деньги. На прошлой неделе произошла неприятная история.
Охранник Леня выехал как обычно утром на велосипеде (он всегда ездил на работу на велосипеде и непременно с плейером в ушах), и его сбил чуть ли не во дворе дома молодой водитель, который утверждал, что сигналил, но велосипедист не услышал; Леня упал с велосипеда и разбил о поребрик голову, проще говоря, расколол череп, поскольку ездил без шлема. И вот умер вчера в больнице, не приходя в сознание.
Говорят, у него была любовница – медсестра со второй терапии. У этой медсестры было двое детей, а сама она была несколько лет как в разводе. Им обоим было очень удобно это знакомство: спали друг с другом обычно во время дежурств, а в остальное время каждый занимался своими делами, и такое положение всех устраивало. Впрочем, судя по ее реакции на смерть любовника, он никогда не занимал большого места в ее жизни, а был просто временным сексуальным партнером -нужно же было с кем-то спать. В какой-то степени это была идеальная пара: никто не лез ни в чью жизнь, и ничего не требовал от другого. Еще оказалось, что Леня сочинял музыку и песни, и будто бы даже глубокого содержания, планировал когда-нибудь прославиться.
Борисков с Леней лично никогда не общался, песен его не слышал, только что здоровался при входе на работу. Можно было и не давать денег, но Борисков дал, подумав: надо же, Леня-то, оказывается, был бард. Возможно, даже в чем-то самородок, талант.
Ну и что из того? Борискову по работе своей приходилось иметь дело с самыми разными людьми. Тут были и пенсионеры, и рабочие, и бизнесмены, и бандиты, и милиционеры, и священнослужители различных религий, и к тому же люди самых разных национальностей, с некоторыми из которых приходилось даже общаться через переводчика. Иногда в клинике случались и казусы, связанные с некоторыми национальными традициями. Помнится, как-то летом пришлось дежурить в приемом покое. Однажды ночью привезли мужчину-мусульманина с ножевым ранением в живот. Стали перед операцией его раздевать, но раненый никак не давал снять с себя трусы. На подмогу позвали молодую медсестру, довольно крепкую девушку, с трудом сняли трусы и наконец положили на стол. Потом хирург ей сказал: "Таня, он был страшно тобою оскорблен и сказал когда встанет, то непременно тебя зарежет!"
Потом этому раненому инъекции приходилось делать чуть ли не в бедро, или же он спускал трусы только чуть-чуть.
Работала там, в приемном, и одна врачиха, так она брезговала, когда привозили разных вонючих и облеванных, и надо было их раздевать и осматривать. Борисков же относился к этому спокойно. В момент надевания белого халата с ним происходила некая метаморфоза
(поначалу Борискова даже удивлявшая, а потом он к ней привык и совершенно уже не замечал): он сам в этот момент менялся. Возможно, нечто подобное происходит и с другими специальностями: человек в форме становится другим. Так человек в военной форме способен делать поступки, которые бы он в обычной одежде никогда бы не сделал. Надев определенную униформу, простой обыватель становится охранником в тюрьме, водителем, поваром, милиционером, клерком в банке. У банкиров вариантом такой формы является дорогой костюм, галстук и швейцарские часы, а у художников – берет, свитер и бутылка водки.
Конечно, хотя общая тенденция присутствует, и банкиры и художники внутри своей популяции существенно различаются. Внутри медицины были свои несмешивающиеся слои. Профессор, например, вел себя совсем по-другому, нежели простой врач.
Борисков как-то одной на медицинской тусовке, посвященный новому эффективному лекарству, встретил знакомого парня со своего бывшего курса, невропатолога по специальности, совсем недавно получившего звание профессора и только что летавшего куда-то в Юго-Восточную
Азию на конгресс с посадкой на заправку в Арабских Эмиратах. Он рассказал:
– Вашего главного там видел: он в Дубае прямо в аэропорту накупил золота сразу на шестьсот долларов и был этим очень доволен, говорил там одному московскому: "Вот подарок жене и дочке купил на Новый год! Больше думать об этом не надо". Там с нами еще ехала целая компания главных врачей и профессоров из Москвы, и знаешь, как они нажрались в самолете!
– Ты теперь тоже вошел в их клан, чего же ты все секреты раскрываешь? Так нельзя! – пошутил Борисков, хотя ему было в принципе все равно.
– Мне это просто противно! – сказал невропатолог. Потом сделал паузу, добавил: – По крайней мере, пока.
На той же тусовке услышал, как за столиком какой-то подвыпивший дерматовенеролог предложил тост, чтобы нам еще не раз выпивать за деньги наших больных. Борисков, услышав это, сказал невропатологу:
– Понятно, за что нас люди ненавидят. Я тут слышал, как одна тетка в метро вот что говорила о врачах: "Врачи вообще нелюди. Я тут лежала две недели в больнице, так только и видела, что медсестру.
Врач даже не подходил. Им только деньги надо!" Я это на работе рассказал, так молодежь сказала мне так: "А почему врачи должны работать бесплатно? Попробуй-ка, попроси в магазине телевизор бесплатно! Сталин якобы сказал: "Врачи сами себя прокормят!"
Этот однокурсник, профессор-невропатолог только усмехнулся: на метро он уже много лет не ездил.
Кстати, как-то ехали с Жизляем на банкет без машин. В переходе метро увидели старуху с табличкой "Помогите на операцию глаз".