Враг Шарпа
Шрифт:
Собравшиеся громко кричали, а на помосте, дирижируя ими, сидел Хэйксвилл. Спинка кресла поднималась выше его головы, подлокотники были богато украшены – настоящий трон. Хэйксвилл натянул на себя облачение священника, но оно оказалось коротко, почти не прикрывая сапог. Рядом с ним, растянувшись на подлокотнике, полулежала невысокая стройная девушка; лапа Хэйксвилла обнимала ее за талию. Девушка была одета в блестящий алый шелк и подпоясана белым шарфом, длинные черные волосы струились ниже ее пояса.
На помосте стояла женщина, она улыбалась, держа в правой руке платье. На ней была только ночная
Хэйксвилл поднял руку, лицо его дернулось:
– Рубашку! Давай уже! Сколько? Шиллинг?
Это был аукцион. Похоже, платье она продала – Шарп заметил на полу перед помостом двух улыбчивых ребятишек, собиравших монеты в перевернутый кивер. Из толпы донеслись крики: предлагали два шиллинга, потом три. Хэйксвилл бранился, стараясь поднять цену, а взглядом пытаясь пересчитать монеты.
Рубашка ушла с молотка, сопровождаемая радостными воплями. Жилет последовал за ней за четыре шиллинга. Монеты звенели по камням. Шарп снова подумал о времени.
На желтом лице Хэйксвилла возникла ухмылка, рука нервно поглаживала бок девушки.
– Ночная сорочка! Больше энергии! Десять шиллингов? – никто не поддержал. – Чертовы лентяи! Считаете, она хуже Салли? Боже, вы за нее заплатили два фунта, чего ж теперь мелочитесь? – он заводил их все сильнее, крики становились громче, летели монеты, и женщина, наконец, разделась полностью – за фунт и восемнадцать шиллингов. Она стояла, уперев руки в бедра. Хэйксвилл вскочил со своего трона и подбежал к ней, смешной в бело-золотом одеянии священника. Его голубые глаза обежали толпу, правая рука скользнула по обнаженным плечам женщины. – Итак! Кто ее хочет? Платите половину ей, половину нам, и забирайте!
Хэйксвилл не унимался. С разных сторон посыпались предложения, от некоторых женщина хохотала, другие игнорировала. В конце концов ее за четыре фунта купила компания французов, и толпа взорвалась радостными криками, когда один из них унес ее на плече во двор, поближе к костру.
Хэйксвилл вытянул вперед свои длинные руки, призывая к тишине.
– Кто следующий?
Из разных углов зала послышались имена, мужчины выталкивали женщин вперед. Хэйксвилл глотнул из бутылки, лицо его дернулось, девушка прижалась к нему сзади. Особенно пьяная группа начала сканировать:
– Пленницу! Пленницу!
Крик подхватили, и вот уже вся толпа вопила:
– Пленницу! Пленницу! Пленницу!
– Ну же, ребята! Вы слышали, что сказал маршал!
– Пленницу! Пленницу! Пленницу! – женщины вопили вместе с мужчинами, желчно выплевывая слова. – Пленницу! Пленницу! Пленницу!
Хэйксвилл не прерывал скандирования, его глаза изучали толпу. Наконец он поднял руку:
– Вы знаете, что говорит маршал: они слишком дороги, пленницы-то! Их нельзя трогать, нет! Это приказ маршала! Но! Если ублюдки за ними явятся – о, тогда вы их получите, обещаю, – возмущенная толпа зарычала. Он подождал немного, потом снова поднял руку. Девушка прижалась к нему, поглаживая левой рукой вышитые на одежде узоры. – Но! – толпа мгновенно замолчала. – Но! Поскольку сегодня Рождество, мы можем посмотреть на одну из них, а? Только одну? Не трогать, нет! Но проверить, все ли у нее там на месте – да!
Раздался одобрительный рев, и длинное желтое лицо, обрамленное седыми патлами, скривилось в беззвучном хохоте, обнажившем беззубый рот. Со двора, привлеченные шумом, набежали еще люди. Шарп обернулся и увидел бледные и встревоженные лица своих людей. Как давно они здесь? Должно быть, уже четверть часа.
Левая рука Хэйксвилла зарылась в длинные волосы девушки. Он накрутил прядь на палец и ткнул им в сторону толпы:
– Сходите скажите Джонни привести одну! – кто-то тут же рванулся к лестнице, ведущей с помоста вверх, но Хэйксвилл остановил его. Повернувшись к своей аудитории, он вопросил: – Какую хотите?
Толпа снова взорвалась криками, но с Шарпа было довольно: он понял, что заложницы за одной из двух дверей, ведущих с галереи. Повернувшись к отряду, он воспользовался царившей в зале какофонией, чтобы отдать приказ.
– Идем на галерею, входим через окна. Шинели бросьте здесь, – его собственная шинель уже была расстегнута. – Четные номера идут в правую дверь, нечетные в левую. Сержант Роснер?
– Сэр?
– Возьмите двоих и постарайтесь удерживать ублюдков подальше от лестницы. Кто найдет заложниц – кричит! А теперь получите удовольствие, парни.
Шарп пошел вдоль северной стороны клуатра, уверенный, что его невозможно не заметить: изнутри его фигура должна казаться висящей в воздухе на уровне второго этажа. Он тронул рукав Харпера:
– Как только войдем, стреляй. Прямо в чертову толпу, Патрик.
– Так точно, сэр.
Их каблуки застучали по камню, мундиры, выбравшись из-под шинелей, заблестели в свете костра зеленым, но вопящая толпа еще не знала, что в Адрадос явилась сама Немезида. [75]
75
В древнегреческой мифологии – крылатая богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и моральных норм.
Они прошли одно окно, два, три – и услышали совсем близко голос Хэйксвилла, перекрывший шум:
– Португалочку нельзя! Хотите англичанку, что выскочила за жабу? Хотите ее?
Раздались одобрительные возгласы, радостные вопли.
Шарп увидел, что из правой двери вышли двое вооруженных людей. Один мельком взглянул на стрелков и отвернулся: ему, как и его компаньону, было гораздо интереснее поглазеть на бедлам, царивший внизу. Между тем человек, посланный за одной из заложниц, начал взбираться по лестнице.
Шарп снова тронул Харпера за рукав:
– Возьмешь тех двоих на галерее.
– Разумеется, сэр.
Стрелки уже перегруппировались. Шарп оглядел их и скомандовал:
– Штыки наголо! – кто-то собирался драться штыком, примкнутым к винтовке, кто-то предпочел действовать им как ножом. Шарп кивнул Харперу: – Огонь!
Харпер высунулся в оконный проем, зажав ружье в руках. На миг его широкое лицо окаменело, потом он спустил курок. Грохот выстрела из семистволки эхом прокатился по залу, двоих на галерее размело в стороны, а Харпера отбросило назад мощной отдачей.