Враг
Шрифт:
Дядько страшновато улыбнулся:
— Карраш не бросит хозяина. Хоть живого, хоть мертвого.
И южанин прикусил язык. Теперь ему стало ясно, почему после полуночи отчаянный плач гаррканца прекратился, словно его обрезали. Говорят, у некоторых народов так принято. Да и сложно себе представить, чтобы норовистый зверь, соображавший порой не хуже иного человека, вдруг согласился подчиниться кому-то другому. И кому нужен смертельно опасный полукровка со скверным характером? Так что, наверное, седой правильно поступил, потому что вздорному Каррашу лучше лежать в могиле рядом с погибшим хозяином, чем пугать оставшихся в живых.
О Белике предпочитали не говорить. Не потому, что без него в дороге стало тоскливо и как-то пусто; не для того, чтобы не
Дядько держался в стороне от остального обоза, который пообещал довести до Бекровеля в целости и сохранности. Но в особенности — от благоразумно притихших эльфов. Точнее, одного из них, который так остро напоминал ему о причине недавней трагедии. Да, Белика уже не вернуть, ничего не исправить, не помочь и не изменить, но от осознания этой истины становилось лишь хуже.
Таррэн хорошо понимал его чувства и не навязывался, хотя вопросов накопилось за прошедшее время море. Однако пока не приглушилась горечь потери и не поутихла боль, приходилось сдерживаться: люди очень болезненно относились к гибели близких. Тем более когда это случалось так нелепо и быстро, как с Беликом. У перворожденных было не принято предаваться печали по безвозвратно ушедшим, «Iig naare tylaly illissae. Вечная память павшим», — вот их бессмертный девиз. Память о мертвых нельзя тревожить. Кто ушел, того не следует больше звать по имени: он все равно не услышит…
Но пусть Урангар побудет наедине со своими мыслями, пусть остынет, поразмыслит, развеется. Стражи — не такие люди, которые могут позволить себе вволю скорбеть по погибшим, им слишком часто приходится терять друзей. Конечно, боль не пройдет бесследно, она еще долго будет тревожить Дядько и возвращаться в кошмарных снах, но внешне он останется таким же невозмутимым и спокойным, как раньше. Может, станет немного более замкнутым, но выдержит. Стерпит. Справится. Иначе не носил бы гордое звание Дикого пса.
И Урантар тоже это знал.
Он привык скрывать чувства, умел прятать боль, отстраняться от нее, когда это было нужно. Единственное, что он себе позволил, — это время от времени оглядываться назад, на поросшие молодым березняком холмы, среди которых оставил Белика. И смотрел подолгу, так внимательно, словно старался до мельчайших подробностей запомнить место его упокоения. Молча прощался до тех самых пор, пока очередная зеленая стена не скрыла холмы из виду.
В караване не слышалось разговоров, не доносился заливистый смех, не звучали молодые голоса, задорно подтрунивающие друг над другом. Пение беспечных птах тоже куда-то исчезло, из-под копыт не прыскали в разные стороны кузнечики, не метались в панике полевки, не висели плотным покрывалом докучливые комары. Только невесело скрипели колеса, глухо отзывалась земля на касание тяжелых копыт, да доносилось тихое пение ветра, изредка прерываемое шелестом листьев и отрывистыми фразами перекрикивающихся возниц. Казалось, мир ненадолго вымер и ка какое-то время напрочь позабыл о том, что в нем есть другая жизнь.
— Привал, — хмуро объявил Гаррон, едва небеса снова потемнели.
Воины почти с облегчением привычно разбили лагерь, ощущая в этой каждодневной суете странную необходимость. Какую-то внутреннюю, насущную потребность, которая хотя бы на время позволяла отвлечься от невеселых мыслей.
Кто-то, торопясь занять себя чем-нибудь полезным, поспешно сбегал за водой. Кто-то развел костер, остальные набрали хвороста и выволокли на свет освежеванную оленью тушу. Весельчак, не сдержавшись, в сердцах пнул излишне упрямого коня, не пожелавшего отойти с облюбованной поляны и уже собравшегося оставить вблизи нее навозную кучу. Аркан вяло обозвал друга увальнем и полудохлой улиткой, которой надо было пораньше озаботься проблемой обожравшегося дармовой травой дорассца, за что тут же получил смачный удар сосновой шишкой по уху. Затем кто-то с внезапным смешком предложил устроить разгрузочный день, потому что, мол, у Молота брюхо и так скоро отвиснет. Ему вроде как не поверили и с искренним интересом пошли проверять: врет или нет? Оказалось, соврал. А ничего не понявший здоровяк еще долго пытался выловить дерзкого дурошлепа и с чувством отблагодарить за «лестный» о себе отзыв. Успокаивали его потом всем лагерем…
Герр Хатор, наконец, решился размотать старательно наложенную повязку и с удивлением убедился, что правая рука действует вполне сносно, а рваная рана отлично заживает, так что скоро на ее месте останется лишь шрам.
Донна Арва со вздохом взялась за половник и даже не забыла прикрикнуть на наглеца, вздумавшего унести прямо у нее из-под носа крупную картофелину. Илима тоже сумела взять себя в руки и принялась активно помогать няньке. После чего хмурой, как туча, Ивет ничего не оставалось, как присоединиться к сестре и заняться чисткой овощей.
— Вот видишь, какие они непостоянные, — вполголоса заметил Танарис, исподтишка наблюдая за разумно организованным лагерем, в котором каждый знал свое место и занимался нужным делом. — С утра едва не выли в голос, а теперь почти в порядке. Всего-то день прошел!
Элиар лишь пожал плечами:
— Смертные живут мало, вот и привыкают ко всему быстрее, чем мы. Трудно ждать долгого траура от тех, чья жизнь длится не дольше, чем у бабочки-однодневки. По крайней мере, тут станет гораздо спокойнее, а то дрянной пацан мне изрядно надоел.
— Тсс. Не напоминай.
— Я вообще не понимаю, зачем его надо было сюда тащить. Неужели не нашлось другого времени — волочь его через половину Интариса в гости к родственникам?!
— У него нет родственников, — машинально обронил Таррэн.
— Гм. Тогда я вообще ничего не понимаю.
— А чего тут понимать? — пожал плечами Танарис. — Урантар совершенно напрасно рисковал его жизнью, вот и получилось, как всегда: потеряли, когда не ждали.
Таррэн не стал продолжать тему: смерть человеческого мальчишки неожиданно зацепила за живое, потому что слишком уж остро напомнила о том, о чем он не хотел вспоминать. Тех страшных рубцов эльф не забудет до конца своих дней. Потому что они чересчур походили на те, что он когда-то уже видел. И заставляли все больше убеждаться в мысли, что его сородичи давно потеряли право называться мудрейшей расой Лиары. Он с горечью признавал: перворожденные давно забыли о том, что такое милосердие, и этим отличались в худшую сторону от более слабых и мало живущих смертных, у которых тем не менее хватало смелости жертвовать даже этими крохами ради того, что они считали действительно важным: ради детей, любимых и всех тех, кто нуждался в поддержке и помощи.
Эльф пробежался глазами по ожившим лицам людей, с которыми им волею судьбы придется провести не один день, и неожиданно даже для себя попытался прикинуть, кто из этих полутора десятков человек отправится с ними в Серые пределы.
Разумеется, он мог сделать проще и всего лишь назвать вслух пароль, полученный от короля, но так было интереснее. К тому же хотелось проверить себя и убедиться в том, что за два века, проведенных среди смертных, он научился неплохо их понимать.
Спустя некоторое время Таррэн с уверенностью нашел все пять пар глаз, в которых прочитал абсолютно ясное понимание ситуации, и улыбнулся — Мирдаис действительно отправил с ним опытных ветеранов: Бортворские головорезы, Красные драгуны, Гвардейский полк и Бешеные лисы издавна считались военной элитой страны. И хотя драгуны уже не существовали как воинское подразделение, а остальные полки давно не участвовали в активных боевых действиях, метки заслуженных ветеранов были скрыты под одеждой не настолько хорошо, чтобы внимательный взгляд эльфа не смог их отыскать. И это радовало: всех своих будущих спутников он видел в деле и остался доволен. Плюс к этому, добавляется Гончая и неплохие эльфийские маги, а значит, их небольшой отряд вполне мог приравниваться по силе к полноценному десятку. Если не к двум.