Врата Анубиса

Пауэрс Тим

Джеки оглянулась на лестницу и увидела наверху два неясных человеческих силуэта, наводящих на весь этот клубок ружья. С этой стороны спасения нет, подумала она, падая у стены и закрывая лицо руками в слабой надежде на то, что все враждующие стороны примут ее за труп.

Два выстрела слились в один, и вспышка осветила на мгновение подземный коридор. От стен полетели каменные осколки, а пылающий клоун, пошатнувшись, остановился – картечь, разумеется, не причинила ему вреда, но задержала ровно настолько, чтобы его чудовищные преследователи смогли догнать его.

Какая-то часть мальчиков-с-пальчик была убита картечью, однако оставшиеся опомнились и атаковали

разъяренных Ошибок, прижавших клоуна к стене и терзавших его ноги перепачканными в грязи зубами. Человечки бросались прямо на клыки Ошибок, разя их своими игрушечными мечами в глаза, в глотки, в уши, нимало не заботясь о собственном спасении. Но и Ошибки дрались насмерть, не обращая внимания на мальчиков-с-пальчик, корчась под их ударами и все же прорываясь вперед, чтобы запустить зубы в любую доступную часть тела Хорребина или выбить из-под него ходули.

Это безумное действо разворачивалось всего в нескольких ярдах от Джеки, и она не могла не приподнять голову, чтоб хотя бы одним глазом взглянуть на него. Почерневший, всхлипывающий клоун горел уже не так ярко, как прежде, но света все же хватало, чтобы Джеки видела отдельные фрагменты схватки: одну из Ошибок, создание размером с пуделя, все в щупальцах, с обоими глазами, выколотыми маленькими гомункулусами, запускающее клыки в правую руку Хорребина и, мотнув мордой, отрывающее ее почти целиком; двух тварей, похожих на чудовищного размера слизней, пронзенных дюжиной мечей каждая, но все же забившихся между стеной и левой ходулей и последним усилием сдвинувших ее так, что клоун с грохотом обрушился на них. Стоило Хорребину оказаться на полу, как почти весь свет погас, так что все, что Джеки видела, – это слабо копошащуюся массу умирающих тел, а все, что слышала, – это стихающие стоны, хруст, чавканье, всхлипы и тяжелое, прерывистое дыхание. Коридор заполнился вонью, как от горящего мусора.

Джеки вскочила и бросилась мимо этой груды тел дальше, в глубь лабиринта, но, не пробежав и двадцати шагов, оступилась и упала бы, не схвати ее кто-то за руку.

Она резко обернулась, гадая, достанет ли ей сил справиться с чем-либо еще, и застыла, услышав голос своего невидимого собеседника:

– Прошу прощения, сэр, кем бы вы ни были – Мыслью, Причудой или Беглой Добродетелью, не могли бы вы помочь мне выбраться на какие-нибудь бодрствующие этажи моего разума?

* * *

Эшблесу уже некоторое время казалось, что он лежит на дне лодки, направляемой нетвердой рукой доктора Романелли, но когда его сознание прояснилось в очередной раз, он заметил, что поверхность, на которой он лежал, изменилась. Прошлый раз, когда он приходил в себя, это было твердое, грубо оструганное дерево, теперь же это смахивало скорее на мягкую кожу, натянутую на какой-то упругий каркас. Он открыл глаза и вяло удивился тому, что может видеть – при полном отсутствии света. Лодка плыла по огромному подземному залу, вдоль стен которого вертикально стояли саркофаги, зияющие угольной чернотой.

Он услышал, как Романелли закашлялся, и повернул голову в его сторону. Сухопарый чародей тоже излучал антисвет; он со страхом смотрел куда-то за спину Эшблеса. Тот с усилием приподнялся на локте, повернулся в ту сторону и увидел несколько высоких фигур, стоявших на корме, а посередине лодки – нет, ладьи! – небольшую гробницу, вокруг которой обвилась змея, держащая себя зубами за кончик хвоста. В гробнице стоял диск в человеческий рост, и он сиял такой ослепительной чернотой, что Эшблесу пришлось отвести взгляд, хотя ему показалось, что он успел заметить на нем рельефный силуэт жука-скарабея.

Когда он снова

обрел способность видеть, он заметил, что Романелли облегченно улыбается, а по впалым щекам его катятся слезы.

– Ладья Ра! – шептал он. – Священная Месектет, на которой солнце проплывает двенадцать часов тьмы от заката до рассвета! И я плыву на ней – и на заре, когда мы вновь выплывем в мир смертных, я буду плыть на ладье Манджет, ладье утреннего неба, и воскресну!

Слишком измученный, чтобы думать об этом, Эшблес откинулся на кожу, под которой, как ему показалось, пульсирует кровь. Плач, который он слышал всю ночь, стал отчетливее и как будто ближе, и теперь он звучал как мольба. Эшблес повернул голову и через низкий фальшборт взглянул на берег – там протягивали руки вслед проплывающей мимо ладье какие-то неясные фигуры; судя по всему, они-то и плакали. Через равные промежутки на берегу стояли высокие столбы – отмечавшие часы, как он понял, – со змеиными головами на верхушках; и каждый раз, когда ладья миновала очередной столб, змеиные головы на мгновение превращались в склоненные человеческие.

Эшблес сел и только тут заметил, что ладья, собственно, и не ладья, а огромный змей, расширяющийся примерно посередине наподобие развернутого капюшона кобры, а нос и корма – живые змеиные головы на тонких шеях.

«Вот оно, – подумал он. – Двенадцать Часов Тьмы. Вот о чем я писал. Я плыву в ладье, которую могут увидеть только умершие».

Он ощущал, что диск живой – то есть нет, разумеется, мертвый, но одушевленный – и что двое безбилетников ему безразличны. Высокие фигуры на корме – вроде бы люди, но со звериными и птичьими головами – тоже полностью их игнорировали. Эшблес снова откинулся на палубу.

Спустя некоторое время ладья проплыла в туманные врата, по сторонам которых высились два саркофага размерами с телеграфный столб, фигуры на берегу заметались и заплакали громче, и сквозь их жалобные стенания ему слышался негромкий металлический лязг. – Апоп! – кричали призраки. – Апоп! И тут он увидел, как еще одно черное пятно поднимается из воды, и понял, что это змеиная голова, такая гигантская, что по сравнению с ней их ладья показалась маленькой игрушкой. Из пасти свисало что-то, похожее на человеческие тела, и змей, мотнув головой, расшвырял их во все стороны и, изогнувшись, навис над ладьей.

– Змей Апоп, – прошептал Романелли, – Апоп, чье тело покоится в глубинном царстве, где тьма сгущается настолько, что становится твердью. Апоп чует, что на ладье плывет душа, не достойная выплыть на рассвете. – Романелли улыбнулся. – Впрочем, ты мне больше не нужен.

Не в силах даже приподняться на локте, Эшблес беспомощно смотрел, как абсолютно черная голова заслоняет весь мир над ним. Воздух наполнился могильным холодом, и когда змей распахнул свою чудовищную пасть, ему показалось, будто он видит в глубине далекие черные звезды антимира, словно пасть эта была вратами во Вселенную абсолютного холода и отсутствия света.

Эшблес закрыл глаза и вверил свою душу любым милосердным богам, если таковые хоть где-то еще остались.

Пронзительный визг заставил его снова открыть глаза, в последний раз, как он надеялся… и он увидел распадающуюся фигуру доктора Романелли, падающую вверх, прямо в бездонную черную глотку.

* * *

Скорее для уверенности Джеки глянула сначала на темный запад, где широкая Темза сворачивала у Уайтхолла на юг, потом снова посмотрела на восток.

Да, небо определенно начинало светлеть. Она облегченно улыбнулась. На фоне предрассветного небосклона можно было уже разглядеть темные арки Блекфрайерского моста.