Врата Анубиса
Шрифт:
Дойль поставил кружку и окинул взглядом окрестности. И где же теперь Джо – Песья Морда? Начал ли он уже обрастать шерстью, и подыскивает ли он новое тело?
* * *
На выветренном камне порога маленького белого домика, почти в двух тысячах милях к юго-востоку от орлиного гнезда Дойля, сидел лысый старик, флегматично покуривая трубку, и смотрел вниз на склон пыльной желтой травы, на галечный пляж и на воду. Теплый сухой ветер дул с запада, гоня мелкую рябь по водной глади залива Патры, и когда ветер немного стихал, слышалось тихое позвякивание овечьих колокольчиков с предгорий.
В третий раз за этот долгий день мальчик Николо выбегал из дома. На этот раз он толкнул доктора, и тот чуть было не выронил трубку. Мальчишка даже не подумал извиниться. Доктор натянуто улыбнулся, обещая себе, что если этот греческий гаденыш еще хоть раз себе такое позволит, то его любимый «падроне» умрет мучительной смертью.
– Доктор, – запинаясь, пробормотал мальчик, – идите скорее, он мечется по кровати и говорит с людьми, которых нет в комнате! Он умирает!
Он не умрет до тех пор, пока я ему это не позволю, подумал доктор. Он посмотрел на небо – солнце уже находилось в западной части безоблачного греческого неба, и он решил, что сейчас самое время приступать. Не то чтобы действительно имело значение, в какой час дня он сделает это, но старые мертвые законы, которые сейчас воспринимаются всего лишь как суеверия: не произносить имя Сета на двадцать четвертый день месяца Фармути, и лучше избегать увидеть мышь на двадцатый день месяца Тьяби, – побуждали его не приступать к черной магии, пока Ра над головой и может увидеть.
– Прекрасно, – сказал доктор, откладывая в сторону трубку и с трудом поднимаясь на ноги, – я пойду посмотрю его.
– Я тоже пойду, – заявил Николо.
– Нет. Я должен быть с ним один.
– Я тоже пойду.
Смешной мальчишка положил руку на рукоять изогнутого кинжала, который он всегда носил за красным кушаком, и доктор едва не расхохотался.
– Ну, если ты настаиваешь… Но ты должен уйти, когда я буду лечить его.
– Почему?
– Потому, – сказал доктор, зная, что подобное обоснование будет хорошо воспринято мальчиком, хотя, скажи он такое английскому милорду, тот бы схватился за пистолет. – Медицина – это магия, и присутствие третьей души в комнате может нарушить целебные чары, и они принесут зло.
Мальчик угрюмо размышлял, потом пробормотал:
– Я согласен.
– Ну, тогда пошли.
Они вошли в дом, прошли переднюю и оказались в комнате без двери. Хотя каменные стены сохраняли прохладу, юноша, лежащий на узкой кровати, был весь мокрый от пота, и его курчавые черные волосы прилипли ко лбу. Как и докладывал Николо, его хозяин беспокойно метался, и хотя его глаза были закрыты, он хмурился и что-то невнятно бормотал.
– Сейчас ты должен нас оставить, – сказал доктор мальчику.
Николо пошел к двери, но остановился, недоверчиво разглядывая диковинную коллекцию предметов – ланцет и чашу, цветные жидкости в маленьких стеклянных колбах, металлический контур с деревянной дощечкой посередине – на столике у постели.
– Еще одно, прежде чем я уйду, – сказал он. – Многие из тех людей, которых вы лечили от этой лихорадки, умерли. В понедельник англичанин Джордж Ватсон проскользнул сквозь ваши пальцы. Падроне, – он указал на человека на кровати, – говорит что от вашего лечения больше вреда, чем пользы. И поэтому я должен вам сказать – если он тоже станет одной из многих ваших неудач, вы последуете за ним в смерть в тот же день. Вам понятно?
Доктор не знал, смеяться ему или сердиться.
– Оставь нас, Николо.
– Будь осторожен, доктор Романелли, – сказал Николо, повернулся и вышел из комнаты.
Доктор погрузил чашку в миску с водой, которая стояла на столе, и взял несколько щепоток растертых в пыль растений из мешочка на поясе, высыпал в чашку и размешал пальцем. Затем он просунул руку под плечи юноши, поднял его в полусидячее положение и поднес чашку к его губам.
– Пейте, милорд, – мягко сказал он, наклоняя чашку. Больной рефлекторно выпил содержимое и нахмурился, когда доктор Романелли убрал пустую чашку, потом закашлялся и затряс головой, отфыркиваясь, – видимо, питье ему не понравилось.
– Да, оно горькое, не так ли, милорд? Я выпил чашку такого зелья восемь лет назад и все еще помню этот вкус.
Доктор встал, быстро подошел к столу – он торопился, так как теперь время сочтено, – высек искры для маленького трута на блюде, раздул пламя, поднес особую свечу и держал в пламени до тех пор, пока фитиль не оделся короной свечения, потом он установил свечу в подсвечник и стал сосредоточенно на нее смотреть.
Пламя не устремлялось, сужаясь, вверх, как у обычной свечи, а светилось равномерно во всех направлениях, как если бы это была сфера, подобная маленькому желтому солнцу, и иероглифы на свече нервно подергивались, как скаковые лошади перед забегом.
Теперь пора, если только его ка в Лондоне правильно сделает свою часть.
– Ромени? – сказал он в пламя свечи.
– Я готов. Чан с веществом подогрет до нужной температуры, – ответил едва слышный голос.
– Хорошо. Надеюсь, что так. Для него все подготовлено?
– Да. Просьба об аудиенции была принята и утверждена на этой неделе.
– Хорошо. Поддерживай связь на этом канале. Романелли взял металлический контур, который был прикреплен к куску тяжелого дерева, маленькие металлические палочки и ударил. Зазвучала долгая чистая нота – и через мгновение из пламени пришел ответ.
Ответная нота была выше, поэтому он переместил деревянную бусину на дюйм выше и опять тихонько коснулся металлической палочкой контура. Теперь звуки были похожи, и шар пламени, казалось, исчез, хотя он засветился опять, когда звук растаял в воздухе.
– Я верю, у нас получится, – сказал он напряженно. – Еще раз.
Две ноты – одна в Лондоне, другая в Греции, прозвучали опять, теперь почти в унисон; пламя стало тусклым, отливая взбаламученной мутной серостью, и пока контур все еще звенел, Романелли осторожно коснулся шарика и передвинул на толщину волоса дальше. Теперь ноты звучали в унисон, и там, где раньше было пламя, теперь была дыра в воздухе, в которую он мог видеть маленький участок земляного пола. Когда двойной звон стих, странный сверкающий шар пламени вновь появился.
– Так держать! – взволнованно сказал Романелли. – Я могу отчетливо видеть. Ударь опять, когда я скажу тебе, и я его перешлю.
Он взял ланцет и блюдо и повернулся к лежащему на кровати – тот был без сознания. Романелли поднял обмякшую руку, сделал надрез на пальце и поймал быстрые капли крови на блюдо. Когда он получил пару ложек крови, он выпустил руку и обернулся к свече.
– Сейчас! – сказал он и ударил по контуру палочкой. И еще раз был получен ответ, и когда пламя свечи опять стало дырой, он опустил палочку, обмакнул свои пальцы в блюдо с кровью и, взмахнув руками, отправил брызги крови через дыру.