Врата Атлантиды
Шрифт:
Марина внимательно посмотрела на Воскобойникова:
— Ну, если только машину.
Анюта разложила по тарелкам картошку и люля, уселась возле Игоря и подняла бокал:
— Ну что, за все сразу пьем?
— Конечно, по очереди, — в один голос отозвались Корсаков и Воскобойников.
Утолив первый голод, стали делиться новостями. Корсаков больше помалкивал, поскольку все новости, как из прохудившегося мешка, вываливала Анюта. Рассказывала про то, как они переехали сюда, в особняк, как она нанимала рабочих, чтобы привести комнаты в более-менее приличный
— А как у вас дела, в усадьбе? — спросил Игорь.
— У-у-у, — протянул Павел. — Приедете в гости — не узнаете. Первый этаж полностью отделали, взялись за второй.
Анюта убрала тарелки, расставила чашки тонкого фарфора — подарок Александра Александровича, заварила кофе. Воскобойников попросил чаю.
— Марина, ты не будешь против, если мы до завтрашнего вечера задержимся? — спросил он.
— А что такое?
— Игорь попросил картину отмыть. Видела уток, что на мольберте стоят?
— Я думала, это павлины.
— Я тоже склоняюсь к этому, — усмехнулся Корсаков.
— Это моя доля наследства от бабушки, — пояснила Анюта.
— Хорошо, давай задержимся, — согласилась Марина.
— Вот и отлично! — Анюта чмокнула ее в щеку. — Вы будете спать на кровати, а мы здесь матрас постелим — у нас есть надувной. А сейчас мы с Мариной пойдем по магазинам, а вы мойте посуду, наводите порядок. Можете обсудить какие-нибудь дела и даже допить шампанское.
— Спасибо, дорогая! — поклонился Корсаков. — Щедрость твоя не знает границ. Там осталось два глотка.
— Вот и хватит.
Допив кофе с мороженым, девушки ушли. Воскобойников прошел в спальню и, разложив картину на столе, принялся разглядывать ее в сильную лупу. Корсаков сунул тарелки и чашки в посудомоечную машину и присоединился к нему. Павел, насвистывая заунывный мотивчик, долго рассматривал полотно, переворачивая его и иногда трогая холст пальцем.
— Ну, что я тебе скажу, — заявил он, выпрямляясь и дергая себя за ус, — сам холст я датирую примерно концом восемнадцатого, началом девятнадцатого века. До появления фабрично загрунтованных холстов… Видишь? — Павел перевернул картину и отогнул ее край от рамы. — По краям холста нет грунта — значит, грунтовали вручную. После того как я смою акварель, скажу точнее. По стилистическим и технологическим признакам. Кроме того, — он опять перевернул картину, — вот здесь, где ты смыл акварель. Вот, видишь?
— Ну, вижу, — сказал Корсаков. — Кракелюр Кракелюр — трещины в красочном слое, преимущественно в масляной живописи на холсте., насколько я понимаю.
— Правильно. Жесткий и глубокий кракелюр. Думаю, он возник от неправильного хранения картины. Акварель я сниму, но кракелюром заниматься у меня нет времени. Тут понадобится не один день, а может, и месяц. Если картина действительно стоит того, отдашь на реставрацию — я могу посоветовать кое-кого из своих знакомых.
— Ладно, согласен.
— Значит, завтра и займусь, — Павел поставил картину на мольберт. — Кажется, я видел, что ты покупал сухое вино.
— У-у-у, глазастый, — усмехнулся Корсаков. — Пошли к столу, пока девчонок нет.
Игорь включил негромкую музыку. Воскобойников развалился в кресле с бокалом сухого вина. Вспомнили студенческие годы, затем Игорь коротко рассказал, чем закончилась его эпопея с картами таро. Павел спросил про Леню Шестоперова. Корсаков был у Леонида в больнице неделю назад. Шестоперов уже почти поправился, только загипсованные кисти рук напоминали о нападении неизвестных.
— Хоть рисовать сможет? — спросил Павел.
— Я поговорил с врачом. Есть надежда, что к пальцам вернется чувствительность, но нужно время.
— Ты знаешь, кто его?
— Знаю, — нехотя ответил Корсаков, — тех людей не достанешь.
За окном стемнело, когда вернулись Анюта с Мариной. Глаза у них подозрительно блестели. Анюта объявила, что они ходили в кино, потом съездили в пару магазинов в Манеже, потом посидели в кафе и вот, пришли. Сейчас все будут пить чай, а потом спать.
Воскобойников поднялся, привлек к себе Марину.
— Так, — сказал он, принюхиваясь, — это что же делается? Мне, стало быть, пить нельзя, а тебе можно?
— Ну, мы совсем капельку, — смущенно сказала Марина, — в кафе.
— Красное вино можно даже в ее положении, — встала на защиту подруги Анюта.
— Это в каком таком положении? — будто удивившись, спросил Павел.
Марина укоризненно посмотрела на Анюту и покраснела.
— Радость моя, ты слышала такое выражение: язык твой — враг твой? — спросил Корсаков.
— Ой… я случайно.
— Ну, что ж, тогда скрывать уже не перед кем. Мне Павел еще днем рассказал. Поздравляю и тебя, Марина, и тебя, Паша. — Корсаков разлил по бокалам остатки сухого вина. — Но это только начало. О, сколько вам открытий чудных, готовит… этот период. А когда вас станет трое… у-у-у, это вообще невообразимо. Но сначала даже интересно.
— Да ну тебя! — махнула на него рукой Анюта. — Даже поздравить толком не можешь, обязательно съехидничать надо. Трудности нужно решать по мере возникновения, а не пугать себя предстоящими, вот что я вам скажу. За вас, Павел, за тебя, Марина! — Она залпом выпила вино. — А теперь танцы!
Корсаков принес подсвечник, зажег свечи и погасил люстру. Они кружились под медленную музыку, делая перерывы на чаепитие с купленными Анютой пирожными, пока у всех не стали слипаться глаза.
— Пожалуй, пора по норам, — сказал Воскобойников, потягиваясь. — Вы во сколько просыпаетесь?
— Я — ни свет, ни заря, а он, — Анюта указала пальцем на Корсакова, — дрыхнет, пока не растолкаешь. Особенно, если накануне охмурит очередного клиента.
— Ну-ну, спокойно, — сказал Корсаков. — Что ж ты мои слабости выдаешь?… Спите, сколько сможете. Советую окно не закрывать, а то задохнетесь.