Врата миров. Дилогия
Шрифт:
Рахмани отговаривал Зорана, убеждал его, что восстание лишь прольет лишнюю кровь, что из-за присутствия солдат-македонян конфликт может охватить на весь Хибр, но все было бесполезно. Зоран раздувал ноздри, бил кулаком по дубовой лавке, расплескивал пиво, пугая служанок и мирных бюргеров.
— Почему на Зеленой улыбке руссы, болгары и сербы мирно уживаются с иноверцами под тенью Креста? Почему на Великой степи, где жестокий Искандер покорил весь срединный материк, никто не преследует мой народ? Чем провинились мы на Хибре перед Господом?..
— Я не думаю, что вы провинились, — мягко увещевал Рахмани. — На каждой тверди история идет своим путем, и тебе это известно лучше, чем другим. Папские крестоносцы ничем не лучше
— Зато у нас, на Великой степи, инки приплывают к нам и даже построили торговые порты в Галлии и Афинах, — похвасталась я. — Рахмани считает, это потому, что Великая степь — самая отсталая твердь. А я думаю, что все наоборот…
— Конечно, все наоборот, — заулыбался дом Саади. — Я никогда не утверждал, что Великая степь отсталая, я лишь повторяю широко распространенное мнение, с которым полностью согласен. Часы Великой степи запущены на тысячу лет позже, чем часы Хибра, а песок в часах Хибра начал сыпаться на три столетия позже, чем в часах Зеленой улыбки. Отчего так? Неизвестно. Кем запущены часы? Тоже неизвестно. Но раз часы запущены именно так, и не нами, значит, не нам дано изменить их ход…
— Ты стал непонятен мне, Рахмани, — уныло покачал головой мой будущий муж. Я с тревогой следила за главными мужчинами моей жизни, не в силах представить момент, когда мне придется поссорить их. Очень скоро мне предстояло убедиться, насколько плохо я разбираюсь в мужчинах…
— Если ты займешься контрабандой, тебя начнут преследовать всюду, — резонно заметил Саади. — Тебя объявят вне закона на всех трех твердях…
Потом мы гуляли с Зораном одни, и я шарахалась от собственных теней, толпившихся под чугунными фонарями. Во владениях прусского короля Фридриха было слишком тихо, чтобы я могла успокоиться. Здесь даже подвыпившие студенты распевали свои гимны вполголоса, здесь белки брали орехи из рук, а старушки бродили под ручку без сопровождения мужчин. Часы Зеленой улыбки создатель завел на несколько столетий раньше, так сказал Рахмани.
— Я не смогу дышать без тебя, Женщина-гроза…
— Он ведь твой друг, — не уступала я натиску Ивачича. — Он когда-то спас тебя и спас меня. Теперь мы оба его предадим?
— Я подарю тебе имя, Женщина-гроза, — шептал Ивачич, и запах его дыхания кружил мне голову. — Ты станешь доминой Ивачич, ты станешь Мартой, так звали мою бабушку.
— Марта? — расхохоталась я, но Зоран смотрел угрюмо, как смотрят лики мрачных святых его народа со стен потемневших церквей.
— Он знает, что я хочу взять тебя замуж. Он согласен и рад за нас, — сказал Зоран и поцеловал мне руку. Я так растерялась, что позволила завладеть обеими своими руками. — Мужчины из дома Саади носят печать боли. Сегодня он с нами, а завтра его призовут Слепые старцы, и мы его не увидим несколько лет…
— Он так сказал тебе?
— Ты можешь спросить его сама, — Зоран перебирал мои пальцы, легко-легко, легче, чем касается волос теплый сирокко. — Он слышит твое сонное дыхание за тысячи миль. Так он сказал.
— Но почему? — Мне пришлось отвернуться, так сильно отчего-то защипало глаза. — Почему он так легко отказывается от меня?
— Тебе нравится имя Марта? — спросил мой будущий супруг. Он подвинулся сзади так близко, что я, не прикасаясь, ощутила спиной его живот и каждую выпуклость его мышц. Еще не коснувшись его, я уже знала, как сладко будет засыпать в его объятиях. С Рахмани спать мне никогда толком не удавалось. Или мы не давали друг другу уснуть, или я просыпалась, когда он покидал меня, укрыв напоследок колючим поцелуем и теплым ворсом своего запаха. С любовником всегда иначе, чем с мужем. Наверное, я поняла это в том возрасте, когда преданной женой становиться было поздновато. Но я кинула на чаши весов утренний сон в его объятиях и сон в облаке запаха. Что поделать — Красная волчица остается женщиной, нам не дано выпрыгнуть за пределы своей слабой сущности. Я повернулась к Зорану и выпила его вожделение одним глотком.
— Я стану Мартой, если ты хочешь, — пообещала я. — А теперь молчи и слушай. Я никогда не изучу танцы твоих балканских родичей, и ты не будешь гордиться самой красивой танцовщицей. Я не научусь готовить сложные блюда, и женщины вашего города не будут потеть от зависти. В твоем доме гостю не захочется поселиться навсегда. Ты все еще уверен, что мечтаешь о такой жене?
— Да, да, да… — глухо застонал он, и с той песчинки сердце его билось в моем кулаке.
— Это не все, — я угостила его новой порцией холода. — Я буду драться, закрывая тебе спину. Я убью всякого, кто посмеет порочить твое имя. Я буду верна твоему роду и твоей борьбе. Но иногда я буду покидать тебя, и ты не встанешь поперек двери. Возможно, Красные волчицы позовут меня тогда, когда ты будешь во мне нуждаться, как новорожденный слепой котенок нуждается в матери. Но я покину тебя. А если ты встанешь поперек двери, я смогу пройти по твоему трупу. Ты уверен, что мечтаешь о такой жене?
— Рахмани говорил мне, что ты родилась среди колдуний. Меня это не пугает. Я никому не позволю плевать тебе вослед.
— Вы на Хибре называете колдовством все, что не способны понять. А здесь, на Зеленой улыбке, даже заклинания работают со второго раза… Если ты знаешь про волчиц, то знаешь и о том, что они ищут…
— Вы ищете утерянный рай, — засмеялся Зоран. — Но его искали во все времена. Такое колдовство меня не пугает. Здешние мудрецы, в Кенигсберге, в Вене, да и в самом Риме, тоже ищут разгадку подарков. Когда-нибудь…
— В ваших мудрецах нет силы. Им не вдохнуть жизнь в погибшие Камни пути, — оборвала я. — Тех, кто не верит в бесов, бесы не кропят своей кровью. Когда я найду Камень, я покину тебя навсегда. Ты хочешь такую жену?
— Лучше тебя нет никого, — отрубил он, и я ощутила, как мое сердце бьется с его сердцем в унисон. Но разве мог кто-нибудь укротить бычий нрав моего будущего сумасбродного супруга?
В те дни мне казалось, что я сумею это. Я и только я. Так мне чудилось, когда он засыпал, уронив лохматую голову на мои колени, нашептывая и вскрикивая во сне. Но Зоран Ивачич не успокоился, даже когда наше семейное дело стало приносить барыши, сравнимые с доходами махарадж и деспотов Александрии. Мы давно выстроили гебойду в Горном Хибре и несколько факторий в оазисах. Дома Ивачича уважали на биржах от Басры до Джелильбада и от Каира до Бохрума. Наши караваны поднимались на север к кочующим столицам булгарского каганата, а на юге достигали глиняных эфиопских городищ. Но Зорану всегда было мало. Он не скупился на меня, но это было единственное, на что он не скупился. Остальные тысячи и миллионы откладывались на борьбу, которая никуда не вела. Напрасно Рахмани в сотый раз уговаривал моего упрямого супруга, что каждой тверди положены свой предел и своя скорость перемен…
Получив у ливийского царя роскошный аванс, Зоран уплыл в свою последнюю погоню за Плавучими островами. Заранее мы договорились всем сообщать о его пропаже, поскольку возвращаться в Бухрум Зоран не планировал. Он планировал ворваться на Великую степь под знаменами Гермеса-вседержателя во главе тысяч яростных центавров…
— Почему ты ничего не предпринял? — спросила я Рахмани, когда он внезапно вернулся из своей загадочной Тьмы. С той поры, как Зоран надел мне на палец кольцо, я видела Рахмани урывками, и всякий раз сердце мое замерзало хрупким стеклом. Мне доносили об огнепоклоннике, опять же урывками. Говорили, что он поселился на Зеленой улыбке, на самой границе Тьмы, что таскает подарки уршадов и водит гостей на теневую сторону, в страну ледяных бесов…