Врата ночи
Шрифт:
Однако на седьмом этаже, где обитали сокурсники Маслова, атмосфера была совершенно иной. И Никита сразу это понял. Здесь тоже всё как-то суетилось, сновало по коридорам, мельтешило из комнаты в комнату, зеркало, хмыкало, шушукалось в курилках и у лифта, но... Здесь, на седьмом, Колосов не чувствовал разлитого в самой атмосфере общаги безалаберного, легкомысленного пофигизма.
По их лицам — а в коридоре у лифта он узрел немало новых незнакомых молодых физиономий — он понял: они уже знают о Маслове. Они — его сокурсники, соседи, корешки.
— Ребята, добрый день, — Колосов поздоровался с группой, тревожно и тихо жужжавшей в курилке и настороженно умолкшей при приближении чужака. — Я из уголовного розыска. По поводу гибели вашего товарища. Могу я с вами поговорить?
— Удостоверение покажите! — Приказ был отдан петушиным тенорком неким субъектом в растянутой спортивной «кенгурушке» и «бермудах».
— Любуйтесь.
Они, сопя, сосредоточенно полюбовались. Кто-то сдвинул на лоб темные очки-"стрекозу", кто-то, напротив, нацепил на нос круглые гляделки в металлической оправе.
— Устраивает? — осведомился Никита. — Ну и где поговорим? Прямо здесь?
— Идемте, — предложила лаконично «кенгурушка». Возможно, это был групповой староста или так себе — неформальный лидер сплоченного молодого коллектива. — Данька убит? Нам в общагу из милиции уже звонили и в деканат. Вы нам объясните, что произошло?
Они всей стаей привели его в комнату: три кровати, три тумбочки, окно, шкаф, отставшие от стен линялые обои и дикий бедлам. Набилось их сразу, как шпрот-малюток в банку, и любопытные все прибывали и прибывали. В основном преобладали юноши — лысые, бритые, с серьгами, с длинными волосами «а-ля Горец», бородатые и те, у кого вместо бород рос на щеках колкий гусиный пух. Когда же в дверь попытались сунуться и особы женского пола — девочки-сокурсницы, «кенгурушка»-лидер без церемоний выпихнул их вон. А потом плотно прижался к двери спиной. Никита понял: ему показывали, что предстоящая беседа сугубо для мужских ушей.
Он видел: лучше сказать им сразу, что именно произошло с Масловым. Причем рассказать в деталях, обязательно упомянув наручники. Он чувствовал: так будет лучше. Они слушали его внимательно. Даже чересчур для их возраста.
— По стереотипу я вам сам должен вопросы задавать и слушать ваши ответы. А я информацией делюсь, излагаю ход событий. — Он вытащил сигареты. Кто-то быстро щелкнул зажигалкой. Колосов не видел кто, но прикурил. — Денису нанесли пять ножевых ранений. И это не была банальная хулиганская потасовка. Ну, а теперь, поскольку я удовлетворил ваше жадное любопытство...
— А кто вам сказал, что мы про Даньку только из любопытства спрашиваем?!
Это крикнул... Колосов опять же не видел кто. Кто-то из дверей.
— Хорошо, пусть не из любопытства. Из сострадания. От горечи, боли, от печали о погибшем вашем сокурснике и друге. — Он оглядел их. — Ну, а теперь могу я и вас в свою очередь спросить о нем?
Монолог с трудом, но превратился в диалог. Они отвечали сначала нехотя, а потом иногда все разом, иногда кто-то один, кто был более осведомлен. И за чac с небольшим этой сумбурной беседы Никита узнал о Денисе немало.
И то, что он приехал из Мурманска, «как Ломоносов», что отец у него умер, а раньше работал инженером в порту, что осталась мать-учительница и младшая сестра. Что для того, чтобы учиться и как-то существовать в Москве, он ретиво подрабатывал где только мог: монтировал аппаратуру на дискотеках и в Студенческих клубах, вкалывал уборщиком в «Макдоналдсе», устраивался официантом в летнее кафе на Арбате. Что учился он ничего, но «хвосты» имел — а кто их не имеет? Свободным временем из-за подработок почти не располагал...
— Подружка у него имелась? — спросил Колосов. — Не познакомите меня?
Они переглянулись.
— Понятия не имеем, — ответил за всех «кенгурушка». — В такие тонкости своей интимной жизни Даня нас не посвящал.
Фраза была вычурной, двусмысленной и... печальной. А в разговоре сразу точно ледок замерз. Чувствовалось: они что-то недоговаривают. Не хотят.
— До сих пор нам неизвестно, что Маслов делал в тот вечер на Варшавском шоссе, где его подобрала машина, — сказал Колосов. — Быть может, вы подскажете? Может, он с работы возвращался?
Никто не откликнулся. Возможно, они не знали. Никита глянул на неформального лидера: кенгурушка «Найк», замызганные бермуды, костлявые коленки, кроссовки сорок шестого размера, массивные и тупые, как асфальтоукладчики.
— А где он тут жил, комнату не покажете? — спросил он, помолчав.
— Здесь. Вы на его койке сидите. Никита огляделся в который уже раз.
— В вещах рыться будете? Обыскивать? — «кенгурушка»-лидер спрашивал печально и зло.
— А нужно?
— Всегда так бывает. Менты... ну, ваши приезжают, шмонают все вверх дном.
— Нуда. Случается, и кое-что находят. Белый зубной порошок, например. А как-то приехали в одно такое же логово — а в грязном белье парнишек-студентов — гранаты «РГД». Эй, у кого там зажигалка? Дайте-ка прикурить, — на этот раз Никита разглядел того, кто поднес зажигалку к его сигарете. Тоже «кенгурушка», джинсы, кроссовки сорок третьего размера, русый мальчишеский затылок.
— С похоронами его надо что-то вам решать, — сказал Колосов. — И родственникам его — матери — дайте телеграмму.
— Мы позвонили в Мурманск, как только из милиции сообщили. И с похоронами тоже...
— Никаких соображений больше по поводу услышанного от меня нет?
Они молчали как партизаны. И Никита по этому их сплоченному вынужденному молчанию чувствовал: они просто не хотят говорить. Точнее, договаривать, рассказывать о Маслове все до конца.
— Сотовый у него имелся? — спросил он.
— Купил, точнее, в подарок получил. Потом загнал в скупку б/у аппаратов, деньги понадобились.
— А кому звонил по нему? Вам, сюда?