Врата Рима
Шрифт:
— Я старался.
Он пристально смотрел в глаза противнику своим здоровым глазом.
— Но теперь все кончено. Твоя армия разбита. Бунт подавлен.
Митридат пожал плечами. Зачем утверждать очевидное?
А Сулла продолжал:
— В убийстве твоей жены и дочерей я не участвовал. Солдат, совершивших это, казнили по моему приказу. Я не воюю с женщинами и детьми, и я сожалею о твоей потере.
Митридат потряс головой, пытаясь заглушить его слова и неожиданные вспышки воспоминаний. Он снова услышал, как любимая Ливия выкрикивала его имя, увидел, как его окружили легионеры, вооруженные дубинами, чтобы взять его живьем. Митридат оставил кинжал в горле одного из них, меч застрял в ребрах другого. Крики Ливии все еще звучали у него в ушах, и он голыми руками успел сломать шею третьему, но когда он нагнулся, чтобы поднять выпавший у него меч, его избили до бесчувствия, и он очнулся в путах.
Митридат всмотрелся в лицо Суллы, ища издевку, — а увидел лишь строгость. Он отвел глаза: неужели этот человек ожидает, что царь Митридат улыбнется и простит его? Солдаты — римские подданные, золотая фигура — их командир. Разве охотник не отвечает за своих псов?
— Вот мой меч, — сказал Сулла, протягивая ему оружие. — Поклянись своими богами, что, пока я жив, ты больше не восстанешь против Рима, — и я подарю тебе жизнь.
Митридат посмотрел на серебристый гладий, скрывая изумление. Он уже привык к мысли, что умрет, и мысль о жизни сдирала струпья с закрывшихся ран. Он успеет похоронить жену.
— Почему? — проворчал Митридат сквозь запекшуюся кровь.
— Потому что я считаю тебя человеком слова. Сегодня уже было достаточно смертей.
Митридат молча кивнул. Сулла зашел ему за спину, чтобы мечом разрезать путы. Царь почувствовал, как солдаты вокруг напряглись, видя, что враг снова свободен, но, не обращая на них внимания, протянул покрытую шрамами правую руку к мечу. Металл холодил кожу.
— Клянусь.
— У тебя есть сыновья. Что они?
Митридат посмотрел на римского военачальника: сколько ему известно? Его сыновья на востоке готовили поддержку отцу. Они вернутся с людьми и припасами и найдут новый повод для мести.
— Здесь их нет. Я не могу отвечать за сыновей.
Сулла не выпускал свой меч из рук.
— Да — но ты можешь предупредить их. Если они вернутся и при моей жизни поднимут Грецию против Рима, я причиню вашему народу столько горя, сколько они еще не знали.
Митридат кивнул и снял руку с меча. Сулла вставил меч в ножны, отвернулся и, не оглядываясь, пошел к коню.
Все римляне ушли за ним, оставив Митридата одного, на коленях, в окружении мертвых. Он неуклюже встал на ноги, наконец позволив себе поморщиться от боли во всем теле. Он смотрел, как римляне сворачивают лагерь и двигаются на запад, к морю, и в его глазах были холод и недоумение.
Первые несколько лиг Сулла ехал молча. Его друзья переглядывались, но долго никто не осмеливался нарушить мрачную тишину. Наконец Падак, смазливый юноша из северной Италии, протянул руку и дотронулся до плеча Суллы. Тот потянул за поводья и вопросительно посмотрел на него.
— Почему ты оставил его в живых? Разве весной он не выступит против нас снова?
Сулла пожал плечами.
— Возможно. В таком случае я хотя бы буду уверен в победе. Тот, кто занял бы его место, совершал бы другие ошибки. Мне пришлось бы еще полгода потратить, выкуривая всех его сторонников из крошечных горных лагерей, и чего бы мы добились, кроме их ненависти? Нет, настоящий враг, настоящая битва… — Он замолчал и посмотрел за западный горизонт, как будто мог увидеть ворота самого Рима. — Настоящая битва еще впереди. Мы и так потратили здесь слишком много времени. Вперед! На побережье мы соберем легион и приготовимся плыть домой.
ГЛАВА 24
Облокотившись о подоконник, Гай смотрел, как над городом поднимается солнце. Сзади, на большой кровати, пошевелилась Корнелия. Гай оглянулся на нее и не сдержал улыбки. Корнелия беспокойно двинулась во сне, и золотые волосы рассыпались по лицу и плечам. В жаркую ночь нужды в одеялах не было; кусок легкой ткани, который Корнелия сжала в маленькой руке и притянула к лицу, открывал ее длинные ноги почти до бедра.
Гай мимолетно, без боли, вспомнил Александрию. Первые месяцы он тосковал, несмотря на все старания приятелей вроде Дирация, но теперь мог спокойно оглянуться назад и даже устыдиться своей наивности и неуклюжести. В этом спокойствии, однако, была примесь грусти: ему уже никогда не быть тем невинным мальчиком.
Гай лично встретился с Метеллой и подписал бумагу, по которой владение Александрией передавалось дому Мария. Он был уверен, что может доверять тете, что та будет добра с девушкой. Кроме того, он оставил небольшую сумму золотых из денег поместья, которую ей вручат, когда она себя выкупит. Александрия должна была узнать об этом только после освобождения. По сравнению с тем, что дала ему она, золото — скромный подарок.
Гай снова почувствовал влечение к Корнелии и улыбнулся. Он понимал, что нужно уходить, пока не проснулся весь дом. Отец Корнелии, Цинна, был одним из видных политиков, с которыми Марий старался дружить или влиять на них. С таким человеком лучше не ссориться. А если Цинна обнаружит Гая в комнате любимой дочери — казнит на месте и не посмотрит, что он племянник Мария.
Гай снова взглянул на Корнелию и со вздохом подтянул к себе одежду. Конечно, Корнелия того стоила, стоила многократно. На три года старше его, она оказалась, к удивлению Гая, девственницей. Она принадлежала лишь ему одному, и Гай ощутил с ней тихую радость, очень похожую на тот, самый первый раз.
Они познакомились на официальном приеме для сенаторов и их семей в честь рождения сыновей-близнецов у какого-то нобиля. Прием проходил днем, свободы, как на вечеринках Дирация, ожидать не приходилось, и сначала Гай заскучал от бесконечных поздравлений и речей. Вдруг во время перерыва к нему подошла девушка, и все изменилось. На ней были темно-золотые, почти коричневые, одежды, и роскошные серьги с ожерельем из витого золота. Корнелия быстро вскружила ему голову: она была привлекательна, умна и уверенна в себе. К тому же он нравился ей. Ночью Гай забрался по крышам к окну ее спальни и увидел ее во сне, со спутанными волосами. Она проснулась, приподнялась и села, поджав под себя ноги и выпрямив спину. Лишь через несколько мгновений Гай заметил, что она улыбается.
Гай вздохнул, накидывая тогу и надевая сандалии.
Восстание в Греции набирало силу, Сулла покинул Рим не меньше чем на год, и Гай вскоре перестал думать о том, что будет с ними дальше. Марий же с первого дня готовился к моменту, когда перед городом появятся штандарты Суллы. Рим все эти месяцы гудел от волнения и страха. Большинство людей осталось, хотя по непрекращающемуся ручейку семей, покидающих город, было ясно, что не каждый житель разделяет уверенность Мария в исходе событий. На каждой улице хотя бы одна-две лавки были забиты досками; сенат не одобрял многих решений Мария, и тот возвращался домой под утро вне себя от гнева. Гай погрузился в светские удовольствия и вряд ли мог разделить его тревоги.
Гай опять посмотрел на Корнелию, поправляя тогу, и увидел, что ее глаза открыты. Юноша приблизился к ней и поцеловал в губы, чувствуя новый прилив страсти. Он опустил руку к ее груди, а Корнелия вздрогнула и прижалась к нему. Он оторвался от ее губ, чтобы перевести дыхание.
— Гай, ты придешь ко мне снова?
— Приду, — ответил он, улыбаясь, и с удивлением обнаружил, что не кривит душой.
— Хороший полководец готов к любой неожиданности, — заявил Марий, вручая Гаю какие-то бумаги. — Это денежные расписки. В твоей руке они не хуже золота, потому что выписаны из городской казны. Я не собираюсь получать по ним деньги. Это подарок тебе.