Врата Рима
Шрифт:
— Господин, если они все же придут, я бы хотел встать в первых рядах и встретить их там.
— Чтобы искупить свою вину? — спросил Марий.
Тот слабо кивнул.
— Позволяю. Твое лицо они увидят первым. А они придут, и не как овцы, а как волки.
Марий проводил взглядом поникшего солдата и покачал головой. Многие с трудом могли поверить, что Сулла выступит против их возлюбленного города; Марий же ни секунды в этом не сомневался. Из ежедневных донесений он знал, что Сулла сломал хребет армиям бунтовщика Митридата и сжег дотла добрую половину Греции. Не прошло и года, как он возвращается в Рим героем. Люди простят ему все. При таком положении дел он не станет оставлять легион в поле или в соседнем городе, не проберется со своими дружками в сенат тайком. На это Марий и рассчитывал. При всей своей ненависти он понимал, что Сулла — талантливый полководец, и не сомневался, что тот одержит победу и вернется.
— Теперь город мой, — хрипло пробормотал он, оглядываясь вокруг себя и видя солдат, которые сооружали защитные валы над тяжелыми воротами.
Куда это подевался его племянник? Марий рассеянно подумал, что в последние недели редко видит Гая. Он устало потер переносицу. Марий понимал, что слишком себя изматывает. Он недосыпал уже год: организовывал линии поставки, вооружал людей и планировал защиту под осадой. Рим снова стал городом-крепостью, в его защите не осталось слабины. Марий был уверен, что город выстоит и войско Суллы разобьется о стены.
Он очень тщательно подбирал центурионов, поэтому сегодняшняя потеря одного из них его раздражала. Все центурионы получили свое назначение за гибкий ум, умение отвечать на новые ситуации и готовность к такому моменту, как сейчас, когда величайший город мира собирался встать лицом к лицу со своими собственными детьми — и уничтожить их.
Гай был пьян. Он стоял на краю балкона с полным кубком вина, пытаясь свести глаза в одну точку. Под ним в саду журчал фонтан, и ему захотелось пойти и погрузить голову в воду. Ночь не была холодной.
Гай вошел обратно в дом, и его снова оглушила смесь музыки, смеха и пьяных криков. Было уже после полуночи, и трезвых не осталось. На стенах мигали масляные лампы, заливая уютным светом молодых прожигателей жизни. Рабы уже много часов подряд наполняли выпитые кубки.
За Гая зацепилась проходившая мимо женщина. Она с хихиканьем закинула ему руку на плечо, и он пролил красное вино на кремово-мраморный пол. Женщина положила свободную руку Гая себе на обнаженную грудь и прижалась губами к его губам.
Когда он оторвался от нее, чтобы перевести дух, женщина забрала его кубок и осушила одним глотком. Бросив кубок за плечо, она засунула руку в складки его тоги и стала умело ласкать его. Гай снова поцеловал ее и попятился под весом пьяного тела, пока его спина не прижалась к прохладной колонне рядом с балконом.
Гости ничего не замечали. Многие уже разделись, бассейн посредине зала кишел скользкими телами. Хозяин приказал привести девушек-рабынь, и пьянство сочеталось с развратом так долго, что все уже были согласны на все.
Гай застонал, когда незнакомка открыла рот и взяла его губами, и сделал знак проходящему рабу принести еще вина. Он пролил несколько капель на свою обнаженную грудь и смотрел, как струйки стекают ко рту женщины, а потом рассеянно втер вино пальцами в ее мягкие губы.
От паров, поднимающихся из бассейна, и горящих ламп воздух был жарким и влажным. Гай допил вино и выбросил кубок в темноту с балкона, не услышав, как он упал в сад. Пятая вечеринка за две недели — он хотел было отказаться, но встречи у Дирация славились особой свободой нравов. Гай устал до предела и понимал, что надолго его не хватит. Его ум как будто отстранился и наблюдал за извивающимися грудами тел со стороны. Да, Дираций был прав, когда сказал, что это лучшее средство забыться. И все-таки даже спустя столько месяцев каждый миг, проведенный с Александрией, все так же ярко стоял у него перед глазами. Ушло только чувство удивления и радости.
Гай закрыл глаза, надеясь, что ноги выдержат его до конца.
Митридат стоял на коленях. Не поднимая головы, он сплюнул кровь поверх бороды на землю. Этот человек с силой быка убил в утренней схватке не одного солдата, и даже сейчас легионеры ходили мимо него с опаской, хотя ему связали руки и отобрали оружие. Митридат посмеивался над ними, но смех его был горек. Вокруг лежали сотни людей — его бывших друзей и последователей, в воздухе стояла вонь крови и распоротых кишок. Солдаты с холодными глазами вытащили его жену и дочерей из походного шатра и зарезали. Его командующих посадили на кол, и теперь их тела торчали кругом на острых палках в рост человека. В этот мрачный день Митридат видел, как кончилась вся его жизнь.
Он мысленно вернулся на несколько месяцев назад и снова ощутил радость восстания, гордость при виде могучих греков, собиравшихся со всех концов земли под его флагом, объединявшихся на борьбу с общим врагом. В то время победа казалась возможной, но от нее остался лишь пепел во рту.
Митридат вспомнил, как пал первый римский форт, неверие и стыд в глазах римского префекта, которого он заставил смотреть на пожар.
— Видишь это пламя? — прошептал ему тогда Митридат. — Так будет и с Римом!
Римлянин попытался ответить, но Митридат заставил его замолчать ударом кинжала в горло. Его люди разразились одобрительными криками.
Теперь из всей компании единомышленников, отважившихся сбросить с себя иго римского правления, остался он один.
— Я был свободен и свободен сейчас, — пробормотал он окровавленными губами, но слова эти уже не подбадривали его так, как раньше.
Пропели трубы, и по расчищенному пути к Митридату, теперь сидевшему на корточках, галопом подскакали всадники. Он поднял взлохмаченную голову и взглянул на них из-под длинных волос. Легионеры вытянулись в струнку и замолчали, и Митридат понял, кто подъехал. Один его глаз заплыл кровью, но другим он видел, как с жеребца слезает золотистая фигура и передает кому-то поводья. На смертном поле белая, без единого пятнышка тога смотрелась неестественно. Как возможно, чтобы хоть что-то в мире не было затронуто горем этого серого дня?
Рабы расстелили на грязи тростник. Митридат выпрямился: он не даст себя сломить, не будет умолять, когда совсем рядом лежат его дочери, такие спокойные и неподвижные…
Корнелий Сулла подошел к Митридату и остановился, глядя на него. Словно по благоволению богов, как раз в этот миг солнце вышло из-за туч и заставило сиять его темно-золотые волосы и блестящий серебром гладий, который Сулла достал из простых ножен.
— Ты доставил мне немало хлопот, царь, — тихо произнес Сулла.
Митридат прищурился и мрачно ответил: