Врата Славы. История Ашурран-воительницы
Шрифт:
И с этими словами прянула вперед с быстротой, превышающей человеческое разумение, и хлестнула цепью по решетке, и еле хозяин уберег глаза, успев отпрыгнуть.
Стал ей грозить Марцелл ужасными карами, потрясая кулаками.
—Если убьешь меня, потеряешь свои деньги, — спокойно сказала она. — А если позовешь слуг, чтобы сковать меня по рукам и ногам, то парочке я успею переломить хребет, да и тебе самому не поздоровится. Или ты не слыхал, что аррианки обладают даром лишать мужчину мужской силы, так же как и пробуждать ее? Кто коснется меня против воли, станет евнухом. Таково мое слово.
Испугался хозяин и решил повременить со своей похотью. Надеялся он, что Ашурран со временем одумается и уступит его домогательствам. Пока же держал он ее отдельно от остальных, не допуская к ней
Шло время, а Ашурран не выказывала никаких признаков недовольства своей жизнью. Исправно дралась она на арене, и народ приветствовал ее радостно. Однако не завоевала она народной любви, потому что не стремилась превратить поединок в зрелище и, бывало, заканчивала его одним ударом. К тому же не могли ланкмарцы превозмочь извечной своей ненависти к Арриану и его обитателям.
Иногда Марцелл приходил к камере Ашурран и пытался ее увещевать, но она прогоняла его насмешками или грубыми словами, а временами и вовсе головы не поворачивала в его сторону. Черная злость кипела в груди Марцелла, и выставлял он Ашурран против самых сильных противников, иногда до десятка в день. Тяжело ей приходилось, и не раз обагряла она кровью песок арены, но сила духа никогда ей не изменяла.
Как–то раз представился ей случай отомстить Марцеллу за свое унижение. Было это так.
Лелея свою похоть, измыслил Марцелл новый способ овладеть Ашурран. Пришел он к своей жене Аврелии, хозяйке над кладовыми и кухнями, и велел ей приготовить дурманящее питье, какое использовали при лечении ран, чтобы избавить пациента от боли. Погружало оно человека в долгий и глубокий сон. Аврелия, конечно же, догадалась, что питье понадобилось не для раненого гладиатора. Не по чести было ей терпеть блудливость мужа, и часто ей удавалось смягчать его дурной нрав и удерживать от бесчестных поступков.
Аврелия распорядилась сварить питье, но будто бы случайно подлила его собственному мужу. Когда он захрапел, Аврелия отправилась к камере Ашурран, рассказала, что задумал Марцелл, и оставила ей кувшин с водой.
—Не пей ничего, кроме того, что я налью тебе своей рукой, — сказала она.
—Это ж за какие заслуги боги наградили Марцелла такой красивой и рассудительной женой? — сказала Ашурран вкрадчиво и взяла хозяйку за руку, глядя ей прямо в глаза.
Хозяйка смутилась, ибо не привыкла она, чтобы таким взглядом смотрели на нее женщины. Ашурран сжала ей руку и прикоснулась к ней губами, будто в романе рыцарском, чем повергла хозяйку в еще большее смущение.
Думая об аррианке, стала она испытывать смутное волнение, и странная сила влекла еще раз ее увидеть. Отговаривалась перед собой Аврелия, что это не более чем женское участие. С того времени каждый вечер проводила она с Ашурран, под предлогом лечения загноившейся раны. И Марцелл скрипел зубами, видя, что осуществление его желаний никак невозможно. Однажды выбрал он время, когда жена была занята, и с льстивой улыбкой поднес Ашурран вина, будто бы поздравляя с победой на ристалище.
Ашурран выплеснула вино ему в лицо.
—Ты, никак, вздумал меня отравить, шелудивый пес? Видно, мертвые женщины тебе больше по вкусу, чем живые, и то верно, что не надо их улещивать и одаривать.
Покраснев от стыда, Марцелл заспешил прочь. Несколько капель дурмана попало ему на губы, в голове у него помутилось, оступился он на лестнице и набил преогромную шишку, а гладиаторы над ним потешались.
Между тем Ашурран неустанно плела сеть обольщения вокруг жены хозяина, подкрадываясь все ближе к ее сердцу, будто рысь, подстерегающая трепетную лань. Вот уже обнимает ее Ашурран за талию, а вот уже в алые уста целует, отговариваясь нежной женской дружбой. От ее прикосновений трепетала Аврелия так, как ни перед одним мужчиной ей не случалось. Выдали ее в юном возрасте за Марцелла, и не довелось ей до сих пор вкусить настоящего наслаждения от супружеских объятий. Догадаться нетрудно, что Ашурран добилась своего. Сплелись они с Аврелией в страстных объятиях, даря друг другу жаркие поцелуи и ласки, и приходилось хозяйке зажимать себе рот рукой, чтобы весь
Вот так праведная жена, желая удержать мужа от блуда, сама предалась блуду. Марцелл же ничего не подозревал. Однако шила в мешке не утаишь, и скоро тайна выплыла наружу. Сначала служанки пересмеивались за спиной у хозяина, потом слуги перешептывались, потом гладиаторы насмешничали, намекая Марцеллу на его позор. Наконец и сам он заметил, что жена его по ночам исчезает куда–то. Думал он вначале, что блудит она с кем–то из гладиаторов. Вознамерился выследить ее, и что же? Застал Аврелию в объятиях Ашурран, которой тщетно сам добивался. Потрясение его невозможно описать словами. Стал он топать ногами, брызгать слюной и рвать на себе волосы, Аврелия же сказала ему так, не скрывая насмешки:
—Прослышала я, что ты добиваешься этой девушки, и решила проверить, так ли она хороша, как ты думаешь. Разве не обязанность жены в том, чтобы пробовать все блюда прежде мужа? Воистину эта девушка хороша в постели, много лучше тебя!
А надо сказать, что Аврелия происходила из влиятельной семьи, и Марцелл боялся поднять на нее руку. Если б он с мужчиной ее застал, то мог бы отдать под суд за прелюбодеяние и вернуть родителям без приданого. А как такое предать огласке — застал жену с женщиною! Плюнул он и не стал ничего предпринимать. Однако жену отослал в деревню, чтобы разлучить с Ашурран. Ашурран же возненавидел еще больше и оставил всякую надежду овладеть ею, думая только о мести.
Как ни старался Марцелл сохранить историю в тайне, слухи распространились по всей Кинсале, и стали про Марцелла похабные песенки на базарах распевать. А жена его, говорят, завела себе гарем из молоденьких служанок и жила себе припеваючи.
История Дамиана из Согды
Дамиан Согдиец родился рыжим, с волосами цвета свежей крови, и гадалки предсказывали, что судьба его будет лихой и кровавой. Так и случилось. С юных лет начал он ходить в морские набеги, и вскоре имя его загремело по всей Согде. Прославился он хитростью и умом, кровожадностью и жестокостью, во владении же мечом и вовсе не было ему равных. Брал он в набегах богатую добычу: золото и самоцветы, шелка и пряности, но никогда не хранил ее, а всю раздавал, проматывал или проигрывал в кости. Была у него только одна слабость — женщины. Ни девы невинные, ни замужние дамы не могли перед ним устоять. Он же, добившись своего, терял к ним всякий интерес. Было так, пока он не встретил Денизу. Дениза была рабыней; какой–то вельможа в азарте проиграл ее Дамиану в кости. Дениза была рабыней; проведя с ней одну лишь ночь, Дамиан стал ее рабом. Не мог он расстаться с ней ни на минуту, даже в набеги брал с собой, а потом складывал к ее ногам сокровища с захваченных кораблей, чтобы она выбрала то, что ей по вкусу. Рассказывают, что заказал он ювелиру копию рубиновой тиары верховных правителей Ланкмара и увенчал ею голову Денизы, называя ее своей королевой. Для нее привозил он снежные цветы из Хирменда в серебряных сосудах с колотым льдом, розовый виноград из Тирза и розовый жемчуг из Луаллана. Только одного подарка не сделал он ей — свободы.
Кто способен проникнуть взором в сердце рабыни, привыкшей скрывать свои чувства? Дениза казалась счастливой и всем довольной. Она дарила Дамиану самые нежные ласки, и слаще меда была ее улыбка. С той же улыбкой однажды ночью вонзила она кинжал в грудь Дамиана Согдийца.
—Правду говорят, что месть сладка, — сказала она, слизывая с клинка кровь.
—Так ты отплатила мне за добро, которое я тебе сделал? — прохрипел Согдиец, зажимая кровавую рану.
—Нет человека, причинившего мне больше зла, чем ты. Я могла бы сказать: «Вспомни «Ласточку»!», но вряд ли ты ее вспомнишь. Ты потопил сотни кораблей, что для тебя какой–то безвестный рыбацкий корабль, случайно попавшийся на пути! Ты потопил его просто так, для забавы, не взяв никакой добычи. Ты убил моего отца, а меня, десятилетнюю, продал в рабство! — Дениза наклонилась над ним, и глаза ее горели мрачной яростью. Слабеющему взору Дамиана она показалась богиней мести.