Врата Смерти(пер. И.Иванова)
Шрифт:
— История служит утешению тупиц, — произнес молодой малазанец.
Бенет раскатисто засмеялся.
— Чьи это слова, Пелла? Уж явно не твои.
— Иногда я забываю, что ты, Бенет, — корелиец. Хочешь знать, чьи это слова? Императора Келланведа.
Пелла бросил пристальный взгляд на Фелисину.
— Они записаны в первом томе «Имперских кампаний» Дюкра. Ты же малазанка, Фелисина. Помнишь, как будет дальше?
Напористость караульного удивила Фелисину, однако она не показала виду и равнодушно покачала головой.
«Я научилась читать по лицам. Бенету это недоступно. Наверное, он думает, что караульный просто решил поболтать от скуки».
— Я мало читала Дюкра, — ответила Фелисина.
— Зря.
Чувствуя нетерпение Бенета, Фелисина прошла за ворота.
— Сомневаюсь, чтобы в Макушке нашлись исторические сочинения.
— Может, здесь найдутся те, чья память заменяет свитки. Не хочешь поискать?
Фелисина ответила ему хмурым взглядом.
— Вижу, парень заигрывает с тобой? — спросил Бенет, когда они вышли на дорогу. — Не груби ему. Он тебе может пригодиться.
Фелисина заставила себя улыбнуться: сначала Пелле, затем Бенету.
— Больно он беспокойный. Не люблю таких, — сказала она.
— Я рад, девочка, что ты умеешь выбирать, — усмехнулся довольный «король» Макушки.
«Благословенная Повелительница снов, сделай так, чтобы я и в самом деле умела выбирать».
По обе стороны дороги темнели ямы, заполненные гниющими отбросами. Впереди торчали два приземистых здания досинских казарм. Место это называлось перекрестком Трех судеб. Дорога, что была справа, уходила на север и называлась дорогой Глубокого рудника. Вторая вела на юг. Ее называли Последним путем. Она оканчивалась возле заброшенных штолен, куда каждый вечер свозили умерших за день.
Бенет поискал глазами «труповозку». Должно быть, задержалась в поселении. Такое случалось в «урожайные» на покойников дни. Тогда телегу с высокими бортами, прозванную «труповозкой», нагружали доверху.
Миновав развилку, Бенет и Фелисина двинулись по средней — Работной — дороге. Позади одной из досинских казарм поблескивала гладь Утопки — глубокого озера, тянущегося до самой северной стены. Вода в нем была странного бирюзового цвета. Говорили, что она проклята и каждый, кто отважится нырнуть в озеро, бесследно исчезнет. Некоторые верили, будто в Утопке водится демон. Геборий, услышав эти россказни, только усмехнулся. Тем не менее находились отчаянные узники, пытавшиеся бежать по воде. Затея была нелепой с самого начала: противоположный берег Утопки представлял собой отвесную стену, сочившуюся влагой.
Фелисину удивило, когда Геборий попросил ее понаблюдать за уровнем воды в озере, сказав, что близится засушливое время. Вспомнив его просьбу, она добросовестно, насколько позволяли сгущавшиеся сумерки, рассмотрела противоположный берег. Нижняя часть стены была сухой. Ее покрывала известковая корка. Неужели и Геборий задумал бежать через озеро? По другую сторону стены расстилалась безжизненная пустыня с выщербленными скалами. Какое бы направление ни избрал беглец, его ожидали долгие дни пути без единой капли воды. Последним препятствием на пути к свободе была Жучиха — дорога, огибавшая озеро. Если беглец не нарывался на отряд караульных, он получал свободу… умереть среди красных песков пустыни. Но до них добирались считанные единицы; остальных ловили вблизи Жучихи. Пойманных беглецов вывешивали для всеобщего назидания на «крюках спасения», вбитых в стену сторожевой башни, что стояла возле Ржавого пандуса. Едва не каждую неделю там появлялись новые жертвы. Не только беглецы. «Крюки спасения» служили еще и местом казни особо строптивых каторжников. Большинство казнимых не выдерживали и суток, хотя кое у кого мучительное умирание длилось два-три дня.
Достигнув поселения, Работная дорога превращалась в главную улицу. Здесь были сосредоточены все нехитрые развлечения, доступные свободным обитателям Макушки: питейное заведение Булы, несколько игорных лачуг и борделей.
Макушка. Двенадцать тысяч узников, три сотни караульных. А еще — бордельные шлюхи, обслуга заведения Булы и игорных лачуг, обслуга местного малазанского гарнизона, их жены и дети. В Макушке нашли себе пристанище и торговцы. По выходным дням Крысиная площадь на несколько часов превращалась в рыночную, и торговцы, как могли, заманивали к себе покупателей, соперничая друг с другом. Еще один слой населения Макушки составляли изгои и оборванцы всех мастей, которые предпочли эту дыру трущобам Досин Пали.
— Жаркое, наверное, уже остыло, — проворчал Бенет, когда они подходили к заведению Булы.
Фелисина отерла вспотевший лоб.
— Это даже хорошо. Не могу есть ничего горячего.
— Ты пока не привыкла к здешней жаре. Через пару месяцев тебе тоже будет зябко по вечерам.
— Сейчас еще все стены пышут жаром. Вот в полночь и ранним утром мне бывает по-настоящему холодно.
— Перебирайся ко мне. Я не дам тебе замерзнуть.
Фелисина почувствовала: Бенет опять впадает в мрачное расположение духа. Такие перемены в настроении случались у него внезапно, без всяких причин. Она молчала, надеясь, что Бенету станет не до нее.
— Крепко подумай, прежде чем отказываться, — добавил «король» Макушки.
— Була звала меня к себе в постель, — сказала Фелисина. — Хочешь посмотреть на нас? А можно и втроем.
— Она тебе в матери годится, — сердито бросил Бенет.
«Да и ты мне в отцы годишься», — подумала Фелисина. На этот раз Бенет не поддался дурному настроению. Дыхание его стало ровнее.
— Чем тебе не нравится Була? Такая пышечка, мягкая и теплая. Подумай, Бенет.
Он обязательно задумается над ее словами и, скорее всего, останется у Булы. Фелисина это знала. «Теперь можно не бояться, что он потащит меня к себе. По крайней мере сегодня. Геборий ошибается. Здесь бессмысленно думать о завтрашнем дне. Здесь живешь от часа к часу. Ты должна выжить, Фелисина, чего бы это ни стоило. Дожить до мгновения, когда окажешься лицом к лицу с Таворой, и тебе будет мало океана крови, который выльется из жил твоей сестры. Ты должна дождаться этого мгновения, Фелисина. А потому выживай. Час за часом. День за днем…»
Рука Бенета была потной. Он уже предвкушал ночь с Булой.
«Однажды мы снова встретимся с тобой, сестра».
Геборий не спал. Укутавшись в одеяло, он скрючился возле очага. Он следил глазами за вошедшей Фелисиной. Она заперла дверь лачуги и набросила на плечи грубое покрывало из овечьей шкуры.
— Похоже, тебе все больше нравится такая жизнь. Или я ошибаюсь, Фелисина? — спросил историк.
— А ты еще не устал судить чужую жизнь, Геборий?
Она сняла с крюка винный бурдюк и стала рыться в мисках, сделанных из половинок тыквы. Все они были грязными.
— Бодэн все еще гуляет. Ему ты тоже будешь читать назидания, когда вернется? Бесполезное это занятие, Геборий. Бодэна нельзя попросить даже о такой мелочи, как вымыть миски.
Отыскав миску почище, Фелисина плеснула туда вина.
— Это иссушает тебя, — сказал Геборий, пропуская ее колкости мимо ушей. — Ночь за ночью. Тебя надолго не хватит.
— У меня уже был отец. Второго мне не надо, — огрызнулась Фелисина.
Геборий вздохнул.
— Клобук накрой твою сестру! — пробормотал он. — Погубить тебя — это слишком просто. Ей захотелось издевательств поизощреннее — чтобы изнеженная четырнадцатилетняя девчонка превратилась в общедоступную шлюху. Если Фенир услышит мои молитвы, Тавору ждет страшная участь.