Врата смерти
Шрифт:
– Будет тебе чистая постель, чародей. Ты токмо обещание свое сполни...
– Ты тоже... Лысую бедолагу не обижай.
– Не боись, не трону. Такое чудище за деньги показывать – милое дело.
Спустя десять минут Олег выехал за ворота, знакомым путем помчался по тракту, встал на стоянку в привычном месте. Отдохнув до утра, с рассветом отправился в ведьмино гнездо. Теперь, зная, куда идти, Середин выбирал более удобный путь: где сосны пореже, склоны поположе, а через ручьи и овраги не нужно пробираться вовсе. Это оказалось совсем не сложно: лес тут и там пронизывался узкими звериными тропами. Просто раньше он не догадывался, в каком направлении
Час пути – и тропа, по которой он шел, внезапно уперлась в каменистый обрыв, резко повернула, уводя путника почти в противоположную сторону. Крестик потеплел, и Середин без всяких «лодочек» понял, куда нужно идти. Шагнуть в пропасть было страшно – но стоило ноге ощутить в воздухе твердую опору, как морок рассеялся, и Олег снова оказался на тропе, уходящей между деревьями вниз. Туда, где среди кустов журчал невидимый отсюда ручей.
Ведун вздохнул, закрыл глаза, сосредотачиваясь и вознося молитву небесам и всему сонму богов:
– Не проснулся я утром ранним, не поднялся часом весенним, не поклонился солнцу ясному, не напился водой текучей, не ступил на землю сырую. А пошел я на дальнюю сторону, во глубокую ямину, за высокую гору. Не полом, а потолком, не дверью, а закладным бревном, не по тропе хоженой, а кривыми буераками. Не смотри на меня, солнце ясное, в кривых буераках не журчи предо мной, вода текучая, не мнись подо мной, земля сырая, не дуй на меня, ветер. Не вставал, не поднимался, не кланялся. Так и вам на меня не смотреть, покуда с честью снова не поклонюсь...
Обычно нашептывания на отвод глаз делаются с использованием зелий, трав, настоек или дыма – но запах, запах... Он не мог допустить никакого постороннего аромата. Глаза что зверю, что человеку отвести можно. Но заклинаний на отведение нюха никто пока придумать не догадался.
– Будем надеяться, что сработает... – Олег облизнул враз пересохшие губы и двинулся вперед.
Уже через несколько минут навстречу показалось с десяток волков. Они трусили по тропинке гуськом, носом почти касаясь кончика хвоста впереди идущего, и смотрели буквально под ноги. Между лопатками пробежал холодок, Середин, стараясь ступать бесшумно, освободил проход и положил ладонь на рукоять сабли. Но хищники пробежали в двух шагах и даже не повернули головы в его сторону.
– Действует, – шепнул с облегчением ведун и уже увереннее зашагал вперед.
Дорога провела его к ручью, весь берег которого был истоптан тысячами лап, и растворилась. Пространство впереди было исхожено так, что ни одной травинки или прутика вырасти здесь не могло. Уцелели только вековые сосны, поднявшиеся из земли задолго до появления здесь волчьей столицы.
Норы, норы, норы – десятки и десятки черных дыр в слежавшейся глине холмов начинались чуть не от самой воды и скрывались из глаз за пределами склона. Возле многих логовищ сидели или лежали серые хищники, но движения особого не было. Да и куда волкам ходить? На работу им не нужно, на торг тоже. А коли на охоту – так это наружу, за стену морока убегать надо.
Отдельные хищники, впрочем, спускались к ручью похлебать воду, уходили обратно. Но на пришельца внимания не обращали. Вернее – не видели, не чуяли. Лишь один раз, пробегая сбоку, волк замедлил шаг и повел носом. Но и он не ощутил ничего подозрительного и не остановился.
Вдоль ручья ведун подкрался к сооружению в центре ложбины, приподнял полу висевшего на уровне лица тулупа – понял, что со света в темноте все равно ничего не разглядит, и тут же
– Тебя призываю, бог Дрема! Твоим цветком заклинаю, покажи свою силу! Покажи! Покажи! – шепотом воззвал он.
То ли бог Дрема был самым отзывчивым во всем пантеоне, то ли главная сила таилась все же в самой сон-траве и заклинаниях готовившего зелье ведуна – но почти сразу все волки, которых он только видел, опустились на землю, положили головы на лапы и закрыли глаза.
– Любо... – рассмеялся Олег, вытаскивая саблю. – Так бы сразу.
Перебить сотню сонных волков труда не представляло – но какой смысл? Если уничтожить хозяйку – разбегутся сами. Трем сотням хищников на одном месте не прокормиться. Рассеются на обычные стаи в десяток голов и уйдут туда, где сытнее.
Он решительно откинул угол кошмы, что лежала слева от тулупа, шагнул внутрь.
Первое впечатление оказалось правильным: это действительно был куст. Обычный большой куст, на который ведьма, не умея строить домов, накидала массу тряпья из своей добычи, добившись хоть какого-то подобия жилья с тишиной, теплом и уютом. Ни о каком очаге, разумеется, тут речи не шло. Но имелась гора одежды, вполне пригодная, чтобы зарыться в нее морозной зимней ночью. Перед этим хламом развалились с десяток крупных, матерых хищников весом пудов в пять каждый. Откормленные, клыкастые, с сильными лапами. На их фоне откинувшаяся на спину девочка выглядела хрупкой Дюймовочкой, заброшенной порывом ветра в клетку к волкодлакам.
Он поднял саблю, примериваясь раскроить ей голову. Клинок взметнулся – и остался вверху.
– Электрическая сила...
Ведун прикрыл глаза, вспоминая засыпанный костями овраг, множество человеческих черепов, отчаянно пытаясь вызвать в себе ненависть – и не смог. Руки отказывались убивать ребенка. Клинок не опускался на беззащитную жертву. В душе, несмотря на все старания, к маленькой душегубке никак не возникало злобы. Злобы столь сильной, чтобы превратить жалкую пигалицу в кусок мяса. Разумом он понимал: перед ним настоящее воплощение смерти, виновница гибели многих и многих людей. Но тело отказывалось повиноваться разуму. Он видел всего лишь десятилетнюю девочку, и чувства отказывались соучаствовать в такой казни.
– Проклятье!
Отлично понимая, что совершает огромную глупость, Середин спрятал оружие, перевернул пигалицу, смотал ей руки за спиной и засунул ей в рот кляп: туго свернутый платок из тряпичной кучи. Затем забросил девчонку на плечо и зашагал к стоянке. Весила пигалица всего ничего, так что Середин мог двигаться обычным широким шагом и покинул пределы морока еще до того, как в волчьей столице хоть кто-то зашевелился. У дороги закатал пленницу в овчину, несколько раз перевязал для верности, закинул на холку заводной лошади, оседлал свою и повернул обратно к Твери. Тащиться с таким грузом добрых десять переходов до Мурома было невозможно. В свое время он с Урсулой намучился немало – но та хоть признавала себя его невольницей и не перечила. Даже помогала. Эта же несомненно будет брыкаться, сопротивляться. Может удрать или сотворить какое-нибудь колдовство. Упустить же на волю столь опасное существо явилось бы преступной небрежностью.