Врата Света
Шрифт:
– Библиотека внизу будет корнями этого мира?
– О, с вами нужно меньше откровенничать, дорогой Седрик. Легко читаете мысли собеседника.
– Это достойные мысли, Светлейший.
– А лесть - универсальное оружие, - улыбнулся Саймон и тут же сменил тему разговора: - Вы помните байку об отрезанном ухе ван Гога?
– Смутно, - признался его спутник, удивленный таким зигзагом беседы.
– Ван Гог приехал в Арль в 1888 году. По воспоминаниям современников, он шокировал местную публику, когда по ночам ходил в шляпе с зажженными свечами и стал завсегдатаем баров, распробовав абсент. После бомбежек 1944 года остался только желтый дом на площади Ламартин, где он жил до «психушки», да кафе на углу Форума… История
– Банальная поножовщина, написали бы сегодня в криминальной хронике, но исследовательский центр творчества ван Гога в Арле утверждает, что у великих художников вышел спор о картине. В доказательство своей правоты автор отсек себе ухо. Есть и еще один факт - автопортрет ван Гога с перевязанным ухом. Не поспоришь…
– В подтверждение этой версии появилось научное обоснование в виде медицинского термина «синдром ван Гога». Это ситуация, когда больной беспричинно настаивает на ненужной операции или сам себя оперирует. В основе тоже лежат факты - выписки из истории болезни ван Гога, который наблюдался в местной клинике.
Брат Саймон с интересом взглянул на собеседника и добавил:
– Вы спросите меня, а зачем это надо Магистру Ордена? Отвечу… Не переставайте учится, дорогой Седрик. Более того, учитесь учиться. Анализируйте любую информацию, она неслучайно попадается вам на жизненном пути.
– И тогда, - продолжил флэшер, - только вам откроется Вторая книга.
Саймон снисходительно улыбнулся. Он давно запретил себе вспоминать о тяжелом детстве. Ему выпало быть третьим сыном бедного сапожника, вернувшегося в Краков после войны и целыми днями латавшего чужую обувь в маленькой будке у Центрального рынка. Однажды их ребе положил свою пухлую ладонь на курчавую голову пацана и сказал именно эту фразу:
– Нати, учись учиться.
При посвящении Нати получил новое имя. Тогда Саймон начал новую жизнь, но мудрость предков хранил неизменно, повторяя себе и своим ученикам.
ГЛАВА V. РОССИЯ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
В Питере моросил весенний дождь. Привычный для обитателей, словно царапина на стене или лужица за углом, которую кто-то ворча обходит, кто-то лихо перепрыгивает, но всегда найдется тот, кто с удовольствием прошлепает по ней не сворачивая, привычно произнося: «Привет, лужа». Все они по-своему любят этот город и гордятся, что именно их Питер является единственной столицей Европы, не покоренной врагом. Что бы там о себе ни рассказывали Париж или Берлин, Лондон или Рим, сандалии и сапоги чужих солдат нередко топтали их мостовые. В Брюссель столько раз заходили вражеские войска, что это стало для них привычной неприятностью и в мае 1940 года его жители не сразу поняли, что колонны фашистов на улицах – это не съемка исторического фильма.
Те события давно канули в Лету, и уже семьдесят седьмой май поливал короткими дождями улицы и проспекты Северной Пальмиры, которая, строго говоря, не всегда была стольным градом огромной страны. Чаще ее называли северной или даже культурной столицей России. Эта привычка не дает возникнуть вопросу: а зачем Петр I решил строить новую столицу на самой окраине огромной империи, да еще в болоте? Одни усматривают в этом сомнительную выгоду большого порта, приближенного к европейским столицам; другие видят анклав пришлого царя, захватившего власть, подобно варягу Рюрику, так же обустроившемуся не в Новгороде, а в Городище; есть и те, кто, вспомнив войну 1812 года, объяснял выгодное расположение Санкт-Петербурга тем, что глупый Наполеон пошел напрямки брать штурмом толстые стены московского Кремля, а не царя, укрывшегося за витражами летнего дворца, иже с ним сенат, синод и казначейство; многие справедливо утверждают, что столицу на границе строить вообще не резон. Более всего в этих спорах преуспели чужестранцы, вечно стремящиеся поучать русских и переписывать их историю.
Впрочем, и среди местной пишущей братии, гордо причисляющей себя к либералам, отыскались такие, кто устроил мерзкий опрос о том, надо ли было такими огромными жертвами защищать Ленинград в Отечественную войну 1941 года. Не проще ли было сдаться? Хитрецы решили спрятать за этой формулировкой другой вопрос, вечно не дающий покоя всем иностранцам: «Что вы за народ такой, русские? Не можете жить, как все, заискивать перед сильным и грабить слабых. Что вы носитесь со своей правдой и справедливостью? В чем это непостижимость вашей русской души?»
Приезжают они в Питер. Ходят, задрав головы, и цокают языком, глядя на его былое богатство и великолепие. Смотрят и не понимают, почему толпы граждан мокнут вокруг Исаакиевского собора, протестуя против передачи его церкви. А душа русская не смолчит, не стерпит лжи и несправедливости, будет биться в кровь. Все потому, что еще жива память предков в русских душах.
Эти мысли не покидали худенькую на вид девушку с серьезным взглядом, которая не замечала ни моросящего дождя, ни тяжелых облаков, цеплявшихся за Адмиралтейский шпиль, ни промозглого ветра с Финского залива. Она шла по Фонтанке, чтобы потом свернуть на Садовую, где в одной из квартир отреставрированного старого дома жила ее подруга Маша. Вернее, Мария Михайловна Румянцева, директор российско-итальянской фирмы «Флорентино», имеющей приличную сеть собственных магазинов, торгующих «женскими секретами», которыми во все века умело пользовались представительницы прекрасного пола, дабы, слегка скрывая, показывать то, что вечно стремятся «разгадать» пытливые взгляды прирожденных следопытов и охотников.
Законодатели моды, избравшие своей Меккой итальянский Милан, не перестают удивлять участников этой вечной игры, завлекающей охотников в чудесный мир иллюзий, где жертва всегда рада проиграть и преклонить колено перед прекрасным. Причем плохая погода обычно только усложняет эту игру, делая ее более многоплановой и неожиданной. Охотник и не подозревает, в какие джунгли могут заманить его прелестные эфемерные создания, преуспевшие в познании тайн, каждый раз используя все новые и новые «секреты», рассчитанные на любую погоду, где царствует «Флорентино».
– Варька!
– Маша бросилась к подруге с объятьями и поцелуями.
– Откуда ты?! Почему не позвонила - я бы встретила!
– Маш… - только и смогла выговорить гостья, сжимаемая в крепких объятьях.
– Варька!
– хозяйка не отпускала худышку.
– Ты что, плачешь? Все хорошо, глупенькая.
– Маш… Прости, я без звонка.
– Да перестань ты!
– Маш, прости… Я сейчас… Успокоюсь… Сейчас… Просто у меня на свете никого ближе нет. Прошлым летом я ездила к Нинке…
– Вот как? Я не знала. Что же ты не сказала? Вместе бы поехали.
– Нельзя, Маш. Она… - Варя по-детски шмыгнула и вытерла нос рукавом.
– Она предатель.
– Что значит предатель?
– хозяйка опешила.
– Она же ребенок…
– Нет, Маш. Она с ними. Понимаешь? С теми, кто за нами охотился на Мертвом море.
– Когда Коля вас с Нинкой в пещере нашел?
– Ну да. Она предатель, представляешь?
– Варь. Как это может быть?
– Не знаю… Я поехала ее забрать… В Англию. Она учится в интернате при университете в Лестере. Так она даже не захотела со мной по-русски говорить. Только на английском, и наплела, что мы хотели у нее украсть бабушкины деньги.