Врата в Сатурн
Шрифт:
II
Из записок
Алексея Монахова
'…В моей жизни немало было моментов, про которые хотелось сказать «…никогда не забуду». Одни из них действительно сохранялись в памяти довольно долго, но со временем выцветали, как рисунок на стене, и в итоге таяли, оставляя по себе лишь смутные контуры. Другие исчезали из памяти почти сразу, не оставляя следа. Третьи же хранятся в сером веществе долгие годы, ничуть не теряя со временем своей яркости и важности. Таких. Намертво впечатанные в память, немного, но именно они составляют немаловажную часть того, что мы сохраняем из нашего прошлого; то, что, собственно и есть это прошлое…
Одним из таких и станет, безусловно, момент, когда вспыхнула над люком главного шлюза «Лагранжа» зелёная лампа, сигнализирующая, что атмосфера в камере пригодна для дыхания, как чавкнули пневмозатворы, как неторопливо отползла в сторону овальная бронированная створка. Я с трудом удержался, чтобы не кинуться к растущей щели, не заглянуть в неё, не заорать: «Юль, ты здесь? Это я, Лёшка, я, я!..», да этого и нен потребовалось — она сама протиснулась с полуоткрывшийся проём и кинулась мне на шею — как была, в оранжевом «Скворце» с большими синими цифрами «11» и нашивкой «ЗАРЯ» на груди, отшвырнув в сторону шлем и глухо брякнув о палубу выроненным чемоданчиком жизнеобеспечения. Вокруг нас толпились люди — кто в корабельных «Скворцах», кто в «лагранжевских» комбинезонах; раздавались гулкие хлопки по спинам и плечам, кто-то обнимался и целовался, кто-то жал руки и повторяли «Наконец-то!» «Всё-таки успели!» и «А мы уж вас заждались!» — а мы вдвоём замерли посреди этого столпотворения обнявшись, и я ощущал её мокрую щёку кожей своей шеи, куда Юлька уткнулась, неловко закинув мне на плечи руки в неудобных рукавах геромокостюма.
Наверное, мы и ушли из шлюзовой камеры последними, когда остальные уже рассосались по станции — кого растащили по каютам восторженные «аборигены», всё ещё не до конца поверившие в своё спасение, кто, как например, капитан «Зари» Волынов отправились делать официальные визиты. Мы же, не разжимая рук прошли по кольцевому коридору и скрылись в моей каюте. Мелькнула мимолётная мысль, что надо будет вернуться и забрать из шлюзовой камеры Юлькины чемоданчик и шлем, оставленные там в нарушение всех и всяческих инструкций — да так и пропала, растворилась в захлестнувших нас эмоциях.
На церемонию встречи отведено было не больше получаса; потом Леонов по ожившей внутренней трансляции предложил всем заинтересованным собраться в столовой. Как нам не хотелось отрываться друг от друга — вы, надо полагать, способны догадаться и сами. Но ничего не поделаешь: служебные обязанности звали нас обоих. Так что, наскоро приведя себя в порядок, мы покинули каюту и направились влево по коридору, куда уже торопились маленькими группками, а то и парочками, остальные участники события. Перед самой столовой мы нос к носу столкнулись с Середой, Олей Молодых и Володькой Зурловым, которых сопровождал Дима. Последовали объятия, поцелуи, похлопывания по разным частям тела. Зурлов кротко заметил, что всё понимает -гордости космодесантного отделения «внеземельного» факультета МАИ, конечно, было не до того, чтобы поздороваться со старыми друзьями. Но он, как будущий его коллега и нынешний однокашник по упомянутому факультету готов войти в положение и не выдвигать вполне обоснованных в подобной возмутительной ситуации претензий. Оля зашипела на Зурлова: «Отстань, Вовка, с шуточками своими дурацкими, не видишь, им не до нас!..» Я собрался возразить, что как раз очень даже до них, но тут запульсировал ревун общего оповещения, и мы, увлекаемые людским потоком, перешагнули высокий комингс и оказались, наконец, в столовой…'
Новый, модифицированный буксировщик (таких на «Заре» было два) отличался от своего предшественника значительно увеличенным ресурсом системы жизнеобеспечения, наличием дополнительных топливных баков и, прежде всего, сильно доработанной силовой установкой. Она была сконструирована по модульному принципу — при необходимости можно было снять маршевый движок и заменить его на более мощный, позволяющий совершать автономные полёты на дальность до десяти-пятнадцати тысяч километров. И даже самостоятельно садиться и взлетать с поверхности достаточно крупных небесных тел — например, спутников Сатурна Ио и Япета, Ганимеда и Каллисто, галилеевых спутников Юпитера, или хоть той же Луны.
Серьёзно возросла и грузоподъёмность, чем мы и не преминули воспользоваться на следующий день после прибытия «Зари», совершив рейс на Энцелад за ледяными брусками. «Омар» с флуоресцирующей красной единицей на борту номером «1» пилотировал Зурлов. Шарлю же, числившемуся командиром звена лёгких космических аппаратов «Зари», пришлось уступить место в капсуле «омара» мне — как более опытному, знакомому с фронтом работ и вообще, с обстановкой «там, внизу». Дима тоже просился с нами, и я готов был его взять — в скафандре, на внешнем подвесе, — но Леонов счёл, что он не вполне восстановился для подобных подвигов. Пришлось нашему артековскому вожатому дожидаться нас в ангаре за ремонтом нашего старого «омара», снимая с него плоды нашего технического творчества и заменяя их запасными узлами, позаимствованными с Зари'.
Отправляясь в этот полёт, Володька был непривычно серьёзен и обошёлся без обычных своих язвительных шуточек и подколок. Оно и понятно: во время учебной практики ему ни разу пришлось оказаться даже на Луне, так что предстоящий визит на Энцелад должна будет стать первой его прогулкой по иному небесному телу. Он внимательно выслушал мои инструкции раза три, не меньше, осмотрел свой буксировщик, облачился в «Пустельгу» (с «Зари» нам передали дюжину новеньких скафандров взамен потерянных) и занял место в капсуле. Дима отсоединил от буксировщиков внешние силовые кабели, похлопал на прощанье по прозрачному колпаку моего «омара» (Шарль, всё ещё раздосадованный своей временной отставкой, предпочёл воздержаться от сентиментальных жестов) и выплыл из ангар. По контуру внешнего люка вспыхнули и запульсировали красные лампы; потом створки дрогнули и раздвинулись, открывая нам вид на снежно-белую поверхность Энцелада. Привычный толчок в спину — и буксировщик неторопливо выдвинулся на гидравлических толкателях наружу, за пределы брони служебного бублика станции. Короткий обмен положенными репликами с диспетчером, импульс тяги, белёсые струйки из маневровых дюз — и буксировщики, сохраняя предписанную инструкциями дистанцию в двадцать метров, отходят от корабля и разворачиваются, занимая позицию для схода с орбиты. Неровная, исчерченная метеоритными кратерами и острыми «ледяными 'торосами» поверхность планетоида неторопливо поворачивается под нами. Я нашёл на экране курсографа указатель направления, покосился на дальномер — так, порядок, дистанция до нашего ледового карьера около семидесяти километров — и дважды толкнул от себя джойстик маршевого двигателя.
Ничего неожиданного и экстраординарного эта вылазка нам не принесла — если не считать трёх попыток Зурлова улететь с поверхности планетоида, одна из которых едва не увенчалась успехом. Мы напилили ледяных брусков (на самом деле, почти вся работа выпала на мою долю, напарник же в это время пытался освоиться в незнакомых условиях), закрепили их на грузовых решётках, которые действительно оказались гораздо удобнее и вместительнее прежних, отстрелили якорные концы и одновременно дали тягу.
— Лёш, что с тобой творится, а? Какой-то смурной, задумчивый, я прямо переживаю. Может, ты не рад нашей встречи?
Говоря это, Юлька теребила свисающий на щёку каштановый локон — наматывала его на палец, снова сматывала, как поступала всегда в минуты наивысшего волнения.
— Глупостей не говори, а? Это я — и не рад? Да я всё это время только о тебе и думал…
— Только? — она сощурилась.
Мы сидели в моей каюте, на постели — язык не поворачивался назвать её койкой, особенно, после того, как Юлька застелила наше общее ложе тёмно-бордовым атласным бельём, специально прихваченным с Земли. Она и сама была в подходящей по цвету рубашке — шёлковой, без кружевов и прочих излишеств, пахнущей чем-то цитрусово-коричным, оставляющей открытыми плечи и большую часть спины, невероятно, невыносимо чувственной. Ноготки на пальцах её рук и ног, аккуратные, тщательно ухоженные, были покрыты лаком того же тёмно-бордового оттенка лаком — когда только она успела?..
Я с трудом оторвал взгляд от соблазнительного зрелища, походя отметив, что мой подруга сняла с запястья индивидуальный браслет. Может, заранее договорилась с диспетчером, что отключит этот аксессуар, когда мы останемся в каюте вдвоём?
Я помотал головой, отгоняя грешные мысли.
— Ну… почти. Очень много было работы. А так всё нормально, устал просто. Может, перегорел эмоционально?
— Перегорел, говоришь? — она надула губки. — Вон, на Димку посмотри — он, как получил письмо от своей Нины, так забыл обо всех злоключениях — скачет, что твоя Бритька, едва не повизгивает!Словно и не было этого ужасного года…